Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мальчика удивляло то, что голуби, обретя свободу, не улетают, а возвращаются спустя некоторое время. Поднятые в воздух в полдень, они оставались в небе до позднего вечера. И как они находят дорогу домой? Этот вопрос мальчика очень занимал. Голубятник объяснял, что голубь не так умён, как некоторые другие животные, не так чувствителен, как лошадь, не привязан к хозяину, как собака, но он любит свой дом. Что влечёт голубя обратно в голубятню? Тоска по дому, тоска по кормушке или тоска по семье?
Вопросы эти время от времени возвращались, но судьба развела мальчика с голубями. В том возрасте, когда подростки становятся голубятниками, он покинет свой двор, улицу и родной город. Но пока он ещё не знает своего будущего.
Попытку мифологизации кишинёвского двора предпринял Александр Гольдман. Его многообещающая книга «Проклятый город Кишинёв» осталась незавершённой из-за безвременной смерти автора[11]. Но Гольдман, родившийся в 1943 году, описывает кишинёвские дворы конца 50–60-х годов, и хотя южные традиции живучи, это были уже иные дворы, отличные от дворов того времени, когда при румынах рос маленький Ицик Ольшанский: в детстве Гольдмана хозяев и работников не было, частную собственность ликвидировали, как, впрочем, и самих собственников, нравы переменились. Правда, некоторые детали быта сохранились, но поведение людей стало иным, в Бессарабии сформировался новый субэтнос – приезжие русские евреи потеснили румынских, появился «здоровый коллективизм».
Светлана Крючкова, прекрасная актриса, родившаяся в Кишинёве в 1950 году, тоже вспоминает свой послевоенный двор как нечто уникальное, где русские, украинцы и евреи жили как одна семья: «Время было другое. Люди были добрые. Хорошо помнили горе». Она тоже появилась на свет в одноэтажном доме, где проживало 11 семей, 8 из которых были еврейскими. Дом был без удобств, с печным отоплением, а туалет – во дворе, как у Ольшанских. И точно так же не принято было запирать двери квартир. Правда, дом Крючковых располагался в центре. Мимо шла дорога на Армянское кладбище, дворовые дети пристраивались к оркестру и провожали покойника.
Двор Алика Гольдмана находился, видимо, неподалеку, потому что окна его класса выходили на Армянское кладбище, и учеников возбуждали рыдающие звуки похоронных маршей. Невыносимо было оставаться в классе, когда за стенами разыгрывалось настоящее действо. Учитель должен был проявить настоящий артистизм, чтобы удержать мальчишек за партами. При румынах обитателей нижнего города крайне редко хоронили с оркестром. Так что Ицик Ольшанский траурными маршами не был избалован.
«Семейственность» послевоенных дворов подчёркивает и Гольдман. Куда бросаются обезумевшие женщины с Екатериновской улицы в случае домашних неурядиц? «Наши женщины бросаются во двор, а двор, Верховный судья, принимает решения и отдаёт распоряжения». Двор знает всё, не остаётся в стороне ни от чего, до всего ему есть дело. А до войны в Бессарабии не принято было выносить сор из избы, семейные тайны если и становились предметом пересудов, то не из-за болтливости домашних, а опять-таки согласно поговорке: шила в мешке не утаишь. Соседи, конечно, знали всё, но никто из них не вмешивался и не лез с советами.
Когда персонаж Гольдмана, муж коренной обитательницы двора, парень добрый, но без царя в голове и «с большой слабостью к слабому полу», воспользовался отсутствием жены, чтобы оную слабость удовлетворить, восстал двор. Поутру в дверь постучали. «Полуголый наш герой открыл дверь – и обомлел. Двор был в полном составе и молчал, как войска на Куликовом поле перед началом сражения. Сомкнув ряды, стояли прачка тётя Женя, татарин-садовник Володя и жена его, пьяница-немка, необъятная мадам Водовоз, суперинтриганка Суламифь, преподаватель научного коммунизма доцент-пропойца Усатый и другие официальные лица… Потом строй распался, и вперёд, как для кулачного боя, выступила Пилина. – Витя! – сказала она, – ой, Витя, я вам закрою этот баритон… И тут двор грохнул». Двор оценил хорошее слово: синтез «бардака» и «притона». В румынские времена подобную дворовую сцену невозможно было бы представить. Без сомнения, автор копировал бабелевскую Молдаванку.
В фильме «Ликвидация» Крючкова блистательно сыграла бывалую обитательницу одесского двора тётю Песю Шмулис (а до этого – Хаву Цудечкис в фильме «Искусство жить в Одессе») и призналась, что опыт детства и отрочества, проведённых в кишинёвском дворе, позволил ей без труда войти в эти роли и свободно изъясняться особым «одесским языком». Только здесь, считает она, любой ребёнок – «любонька», «рыбочка», «ласточка», «солнышко». Только на юге так говорят. Да, так говорят в Одессе, а в Кишинёве скажут: «Ах ты, мой золотой!»
Кишинёвский язык не идентичен одесскому, здесь не услышишь «тудою-сюдою», «вус трапылось?» (что случилось?), тут свои оттенки. Да, здесь говорили после войны: «ихде ви купляли этих смушек?», «их-де ви сохнете вашего белья?» (особая склонность к родительному падежу) или «я видел его ходить на базар» (калька с идиша), но одесский язык, тоже во многом суржик (языковая смесь), много богаче и колоритней. Я имею в виду не бабелевский стилизованный язык, а тот, что звучал на Привозе: «Дяденька, почём просите за свои яйца? – Вам так, чтобы взять?», «Почём ваши глоси? – Это глоси?! Замолчите свой рот, а то я устрою камбалом по морде!», «Что вы мацаете мои синенькие? А ну лож на место! Ходи до дому, та мацай свою жинку!» А от родичей отца-одессита я не раз слыхала выражения: «Оно тебе надо? Я уже от тебя беременная на всю голову!», «Подумаешь, профессор кислых щей и мокрой ваксы! Да что он понимает в колбасных обрезках?!», «Это он в Москве а гройсе хухем[12], а в Одессе он еле-еле поц». Продолжать можно до бесконечности.
- Уильям Сомерсет Моэм - Грани дарования - Г Ионкис - Публицистика
- Сталинские коммандос. Украинские партизанские формирования, 1941-1944 - Александр Гогун - История
- Духовная жизнь Америки (пер. Коваленская) - Кнут Гамсун - Публицистика
- Псевдонимы русского зарубежья. Материалы и исследования - Сборник статей - Публицистика
- Сталинград: Записки командующего фронтом - Андрей Еременко - История
- Из записной книжки. Темы - Георгий Адамович - Публицистика
- Воздушная битва за Севастополь 1941—1942 - Мирослав Морозов - История
- Кровавый евромайдан — преступление века - Виталий Захарченко - Публицистика
- Ни войны, ни мира - Валерий Юрьевич Афанасьев - История / О войне / Науки: разное
- Интимная Русь. Жизнь без Домостроя, грех, любовь и колдовство - Надежда Адамович - Искусство и Дизайн / История