Форма входа
Читем онлайн Утраченный воздух - Грета Ионкис
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
(ежедневно до 200 человек, не только состоятельных, но и бедняков). При больнице существовала аптека, где изготавливали всякие снадобья, в основном настойки и мази из трав.
При румынах в здании разместился военный госпиталь, а при советской власти это была больница Лечсанупра. В независимой Молдове двухэтажная пристройка, где находились лаборатория и аптека, была разрушена, а главное здание долгие годы пылилось в ожидании покупателя.
Запомнившимся Кнуту событием было открытие памятника императору Александру I рядом с Серафимовским домом. На торжестве присутствовала вся царская семья. Происходило это накануне Первой мировой войны. Подросток Кнут присутствовал на Соборной площади.
Эмалевый крестик а петлице
И серой тужурки сукно…
Какие печальные лица
И как это было давно.
Какие прекрасные лица
И как безнадежно бледны —
Наследник, императрица,
Четыре великих княжны…
Он не сводил с них глаз. Стихотворение Георгия Иванова, процитированное здесь, будет написано много позже, Кнут его вряд ли прочтёт, а открытку, на которой царская семья была запечатлена именно такой, он видел в книжном магазине Кишинёва в том самом Серафимовском доме.
Сам памятник был очень красив: постамент и ступени из розового гранита, бронзовую фигуру императора изваял итальянский скульптор, а у его ног размещался бронзовый горельеф – фигуры двух женщин: Россия принимала в объятья исстрадавшуюся Бессарабию. Величественные и вместе с тем динамичные женские фигуры понравились будущему поэту даже больше императорской.
После Октября 1917-го власть Советов не успела разгуляться в Кишинёве, и население не вкусило всех её прелестей. В 1918 году Бессарабию приняла под свою длань Румыния, и евреи поначалу автоматически получили румынское гражданство. Однако Кнут тотчас почувствовал, что жизнь стала значительно провинциальней, чем в прежние годы: сказалась, видимо, ничтожность государственного опыта румын. «Бесспорно, мешала румынам извечная и бессильная жадность полунищего, неуважаемого королевства»[9]. Однако власть свою румыны проявили: памятники русским императорам в центре города были демонтированы и исчезли. В присутственных местах и школах появились объявления на латинице: Vorbiti numai romaneste! («Говорите только по-румынски!») Известный поэт и прозаик Семён Липкин, одессит по рождению, вспоминает, что он и его сверстники с детства привыкли смотреть на Румынию «как на пригород, на предместье». Русская языковая ориентация Кнута побудила его в 1920 году покинуть Кишинёв. «В одно прекрасное утро я проснулся румыном и решил сменить своё новое и малопривлекавшее меня отечество на Париж». В эту пору ещё помнили выражение великого князя Николая Николаевича: «Румын – не национальность, а специальность, профессия смычка и отмычки». Сейчас его приписывают Бисмарку. Вот Кнут и не захотел быть румыном.
В Париже существовала большая колония выходцев из России – «королевство в королевстве», по выражению Кнута. Русская эмиграция не была однородной. Белоэмигрантская масса с нескрываемой неприязнью относилась к интеллигенции, которая «сделала революцию» и несёт поэтому ответственность за все ужасы и разрушения. Беззаветная любовь к России как к священному бытию звала на подвиг, рождала рыцарскую готовность жертвовать собой: «Смело мы в бой пойдём / За Русь святую / И как один прольём / Кровь молодую». Но у многих правых эмигрантов ненависть к интеллигенции соединялась с ненавистью к евреям, помогавшим делать революцию. И к жертвенному героическому вдохновению примешивалась мерзость погромной идеологии: «Смело мы в бой пойдём / За Русь святую / И всех жидов побьём, / Сволочь такую». В таком окружении Кнут не мог себя чувствовать своим.
Но кишинёвский провинциал довольно легко вошёл в мир парижской литературной эмиграции, быстро сошёлся с писателями и художниками-авангардистами, вступил в Союз молодых поэтов и писателей, который возглавлял Юрий Терапиано. Это было новое поколение, оказавшееся в эмиграции в юношеском, а то и в детском возрасте. Владимир Варшавский назовёт его «незамеченным поколением». Но в Париже находились и пользовались авторитетом «отцы». А потому Кнут одновременно посещал и квартиру Ходасевича, а также литературнофилософский салон «Зелёная лампа» и «воскресенья» Гиппиус и Мережковского, где его приняли благожелательно. В сознание современников Кнут вошёл книгой «Моих тысячелетий» (1925), странное название которой вызвало немало недоумений, а содержание – высокую оценку. Голос Кнута был услышан русским Парижем, первой русской эмиграцией.
Сознательно выбранные русские культурные ориентиры, с одной стороны, и импульсы, идущие от еврейского мира, еврейская мифология, еврейский быт семьи – с другой, образовали сложный симбиоз, он-то и определил характер мироощущения и творчества Кнута. Его приятельница Рут Ришин, с которой Кнут долгие годы был в дружбе и переписке, свидетельствует, что он в зрелые годы именовал себя «евреем, помноженным на русского», и ещё более ярко и вызывающе – «жидороссом».
Одно из самых знаменитых стихотворений, которым открывался его первый поэтический сборник, «Я, Довид-Ари бен Меир…», – своего рода автопортрет. В нём кнутовское еврейское самосознание проявилось с наибольшей полнотой и силой. В стихотворении явлены два мира – бессарабский и ветхозаветный. Эти столь далёкие друг от друга миры соединены лирическим героем, имя которого – Довид-Ари бен Меир. Попытаемся прикоснуться к этому миру. Вот первая строфа:
Рождённый у подножья Иваноса,
В краю обильном скудной мамалыги,
Овечьих брынз и острых качкавалов,
В краю лесов, бугаев крепкоудых,
Весёлых вин и женщин бронзогрудых,
Где, средь степей и рыжей кукурузы,
Ещё кочуют дымные костры
И таборы цыган…
Таков образ родного для Кнута, но при этом не вполне своего края – Бессарабии, яркий, сочный, зримый, пахучий, по-раблезиански или, если угодно, по-бабелевски плотский, телесный и очень чувственный. «Бронзогрудые женщины» вкупе с «весёлыми винами» и «бугаями крепкоудыми» рождают мотив буйной, яростной, поистине первозданной страсти. И вот этот вызывающе земной образ малой родины поэт связал с образом мифологизированной прародины, с трёхтысячелетней историей своих предков, с историей, всё ещё полнящейся грохотом Синая, «когда разверзлось с громом небо» и глянул на свой народ «тяжёлый глаз Владыки Адоная». Автобиографические реалии поэт вплел в исторические, ветхозаветные и более близкие по времени – пушкинские (дымные костры и таборы цыгын!) и тем придал грандиозность обыденному.
Двадцатипятилетний Довид Кнут, что называется, на подножном корму сотворил свой миф о Бессарабии. Ни один из молдавских поэтов не возвысил свой край, как этот «чужак» – «жидан», жид в глазах многих его поныне «тёмных» земляков. (Дремучесть аборигенов отметил ещё Пушкин: «О Кишинёв, о тёмный град!») Кнут выстроил во времени и пространстве мост, который соединил Бессарабию с пустыней Ханаана, молдавские кодры – с ливанскими кедрами, позволил утробному мычанию «бугаев крепкоудых» влиться в «гортанный стон
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Утраченный воздух - Грета Ионкис бесплатно.
Похожие на Утраченный воздух - Грета Ионкис книги
- Уильям Сомерсет Моэм - Грани дарования - Г Ионкис - Публицистика
- Сталинские коммандос. Украинские партизанские формирования, 1941-1944 - Александр Гогун - История
- Духовная жизнь Америки (пер. Коваленская) - Кнут Гамсун - Публицистика
- Псевдонимы русского зарубежья. Материалы и исследования - Сборник статей - Публицистика
- Сталинград: Записки командующего фронтом - Андрей Еременко - История
- Из записной книжки. Темы - Георгий Адамович - Публицистика
- Воздушная битва за Севастополь 1941—1942 - Мирослав Морозов - История
- Кровавый евромайдан — преступление века - Виталий Захарченко - Публицистика
- Ни войны, ни мира - Валерий Юрьевич Афанасьев - История / О войне / Науки: разное
- Интимная Русь. Жизнь без Домостроя, грех, любовь и колдовство - Надежда Адамович - Искусство и Дизайн / История