Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К счастью, сеть поддержки тоже это понимала. В день рейса агроном отвез его в аэропорт Кали, лежавший в ста пятидесяти километрах к северу. Они ехали три часа с лишним. Агроном успел расспросить про фильм Кубрика, а потом в общих чертах объяснил, как все будет развиваться дальше. Рядом со стойками в аэропорту его ждет молодая пара. Вместе с ними он выйдет из здания и снова зайдет через кухню. В операции участвовало не очень много народу, и все эти люди были преданы Гильермо, так что беспокоиться ни о чем не стоило. Агроном сказал так, не ведая, что для Серхио эти слова – беспокоиться ни о чем не надо – автоматически означали, что беспокоиться надо и еще как. Но вот он проник в аэропорт через задние двери, прошел мимо вонючих мусорных баков, пересек кухню, лавируя между женщинами в заляпанных фартуках и алюминиевыми поверхностями, сел у выхода на посадку и раскаялся в своей недоверчивости. Ему не пришлось проходить паспортный контроль, а это было самое главное – избавить колумбийские власти от встречи с его фальшивым паспортом. За пределами страны – другое дело, но здесь, в Колумбии, этот гротескный документ не выдерживал никакой критики. Оказавшись в салоне самолета, он подумал было, что все позади, он спасен. Но тут стюардесса объявила по громкой связи, что возникли технические неполадки, и попросила всех пассажиров покинуть самолет.
Серхио безошибочно понял, что ему конец. Полиция вычислила его и догнала, а может, кто-то его сдал; то ли изготовитель паспорта был двойным агентом, то ли агроном с женой-бразильянкой – подставными лицами. Он вышел вместе со всеми, снова сел в зале ожидания и, пока тянулись минуты, думал о матери, о сестре, о Гильермо, чьи усилия пошли прахом. Жить в постоянном страхе преследования, вечно оглядываться через плечо – нет, нет, должна быть какая-то другая жизнь. И вот она, эта жизнь, на расстоянии вытянутой руки, но что-то пошло не так, и сейчас придут трое полицейских, арестуют его, наденут наручники и отвезут из аэропорта прямо в тюрьму. Так размышлял Серхио в пучинах своего пессимизма, когда появилась стюардесса и объявила на весь зал, что техническая проблема решена – нужно было поменять одну шину в шасси, – она благодарит пассажиров за терпение, приносит извинения и просит занять свои места: рейс до Панамы отправляется.
Серхио подумал, что гораздо удобнее было бы верить в бога, ответственного за происшествие, которое позволило Серхио, пока он второй раз стоял в очереди на борт, осознать, как сильно он хочет уехать, как ему жизненно необходимо порвать с прошлым и начать с чистого листа. Он продолжал размышлять об этом, когда самолет поднялся в небо, взял курс на север, перелетел реку Каука и Западную Кордильеру. Небо было ясное, и в иллюминатор Серхио с пугающей ясностью видел землю: поля всех оттенков зеленого, что только есть в мире, реки, сверкающие, как лезвия мачете, всю страну, где столько людей вредило ему и сам он вредил стольким людям. Самолет набрал высоту, вошел в тучи, земля пропала, и у Серхио в голове не осталось ничего, кроме слов прощания. Прощайте, друзья. Прощайте, враги. Прощай, Колумбия.
XXI
Эпилог
Как рассказал мне он сам, Серхио Кабрера вышел сорок четыре года спустя из Фильмотеки Каталонии, свернул налево по площади Сальвадора Сеги и направился в сторону Рамбла-дель-Раваль. Было почти одиннадцать вечера. Рядом с ним в молчании, но отнюдь не неловком, шел его сын Рауль, только что впервые посмотревший на большом экране фильм «Стратегия улитки», где его дед играл вдохновителя районного бунта. «Дедушке идет эта роль», – сказал он чуть раньше, и Серхио ответил своей любимой фразой: «Это потому, что он там играет самого себя». Все эти истории, о которых они говорили с уже далекого вечера четверга по наступавший вечер субботы, были довольно далеки от Рауля. Три дня разговоров – с перерывами, не только из-за дел в фильмотеке, но из-за множества неизрекаемых, как ни старайся, причин. Три дня, за которые Серхио попытался рассказать своему восемнадцатилетнему сыну о жизни собственного отца, только что скончавшегося в возрасте девяноста двух лет, но понимал, что едва коснулся поверхности упрямого прошлого.
И все же ему удалось побыть счастливым рядом с Раулем. Они гуляли по Барселоне, как двое обычных приезжих, затерянные во чреве бесформенного чудища туризма, отец и сын, живущие разной жизнью в разных городах, но встретившиеся, чтобы сказать друг другу, как они друг друга любят и как скучают, самым древним из известных способов – с помощью историй. Серхио много раз рассказывал про свою жизнь друзьям, за ужинами, в путешествиях, но никогда – Раулю, потому что в семье Фаусто и Лус Элены так было принято: о прошлом не говорили. Теперь он понимал, сколько всего до сих пор утаивал от сына – возможно, потому, что видел в нем ребенка, который все равно много не понял бы: например, он раньше никогда не говорил, почему Рауля назвали Раулем (а если и говорил, то Рауль с тех пор забыл).
– Черт, – сказал Рауль, – так вот, значит, откуда ноги растут.
– Скажем так, ты мой тезка. Вот и все.
Серхио не упомянул, в какую ярость впали испанские родственники, когда узнали о происхождении этого имени. Он, может, и хотел бы объясниться перед ними, но и сам понимал свои мотивы довольно смутно. Его старшую дочь звали Лили – так китайцы называли Марианеллу в далекие пекинские времена, а вторую – Валентина, потому что такой позывной был у его матери в период подполья. Он как будто отказывался рвать с прошлым, подчас мучительным, которое все в семье стремились забыть. Так поступила Марианелла: через несколько лет после выхода из герильи, когда ждала первого ребенка от Гильермо, она не пожалела целого дня и нотариально избавилась от одного из своих двух имен. «Я больше не Соль, – написала она брату. – Не хочу никогда слышать это имя».
Марианелла часто говорила, как ее тяготит партизанское прошлое и какие усилия, почти физические, ей приходится прилагать, чтобы забыть пережитое в те годы. Говорила про раскаяние, про вину, про ненависть. И Серхио, чьи эмоции никогда не достигали ядерного накала сестриных, очень хорошо представлял, что она имеет в виду. Ей не хватало слов выразить глубину своего разочарования. Несколько лет назад, читая «Жизнь и судьбу» Василия Гроссмана, Серхио наткнулся на фразу, которая смахнула пыль с его самых неприятных воспоминаний: Иногда люди, вместе идущие в бой, ненавидят друг друга больше, чем своего общего врага. Он послал Марианелле фотографию этой подчеркнутой фразы, без всяких комментариев, и она ответила двумя горькими словами: «Нечего добавить». Она, разумеется, несла груз прошлого не так, как Серхио, и он при всем желании не смог бы ее понять. Все в семье помнили визит к врачу (в 90-е годы), когда на рентгене обнаружились какие-то подозрительные тени и кое-кто из медиков даже решил, что это рак легких, но потом выяснилось, что на снимках не злокачественные образования, а осколки пули, которую боевой товарищ выпустил Марианелле в спину.
Когда они прошли мимо бронзового кота Фернандо Ботеро и добрались до отеля, Рауль сказал: «Давай выпьем на террасе?» Стоял ясный субботний вечер; ветерок шевелил огоньки свечей и не давал нормально зажечь сигарету; если бы не городское мерцание, на небе были бы видны звезды. Он уселись перед морем темных крыш, в пяти стульях от того места за стойкой, где три дня назад Серхио новыми глазами увидел Монтжуик и задумался об отце, о Гражданской войне, о жизни подростка-эмигранта. В возрасте Рауля Фаусто Кабрера уже бежал из своей страны и голодал в Доминиканской Республике. В возрасте Рауля
- Тайная история Костагуаны - Хуан Габриэль Васкес - Историческая проза / Русская классическая проза
- Марина из Алого Рога - Болеслав Маркевич - Русская классическая проза
- Вальтер Эйзенберг [Жизнь в мечте] - Константин Аксаков - Русская классическая проза
- Как быть съеденной - Мария Адельманн - Русская классическая проза / Триллер
- Яблоки из сада Шлицбутера - Дина Ильинична Рубина - Русская классическая проза
- Кубик 6 - Михаил Петрович Гаёхо - Русская классическая проза
- Сети Вероники - Анна Берсенева - Русская классическая проза
- Из дневника одного покойника - Михаил Арцыбашев - Русская классическая проза
- Миллионы - Михаил Арцыбашев - Русская классическая проза
- Пропасть - Михаил Арцыбашев - Русская классическая проза