Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На первой карточке навсегда уезжала Марианелла, на второй – Карл. Композиции были похожи, а вот истории за ними стояли разные: в одном случае человек шел навстречу революции, в другом – бежал от нее. Теперь Серхио вспомнил: фотографировал Пол, младший брат Карла, на «Никон», который Лус Элена подарила Серхио вскоре после возвращения в Пекин – в качестве своего рода залога его будущего. Из памяти совершенно стерлось, где и при каких обстоятельствах он проявил эту пленку, но ассоциации привели на ум старую киношную поговорку: По-настоящему верит тот, кто верит в непроявленное. Так оно и есть, подумал Серхио. Он всегда знал, что можно не верить в бога, но всегда нужно сохранять веру в свет. Тот, кто управляет светом, управляет всем.
Просматривая старые фотографии на незастеленной кровати в барселонском отеле на следующий день после того, как «Стратегию улитки» впервые показали в мире, где больше не было Фаусто Кабреры, Серхио заметил, что память снова начинает играть с ним в прежние игры. Накануне одна женщина спросила его, что было труднее всего в этом фильме, и он что-то рассказал про технические сложности, но на самом деле труднее всего оказалось выстроить целую картину вокруг отца. В первую очередь, это была история про то, как старый анархист-испанец поднимает соседей на восстание, – чествование Фаусто Кабреры, письмо о сыновней любви, только не в буквах, а в кинокадрах. Каждой репликой, каждой сценой он хотел сказать отцу, как он его любит, как ему благодарен, как чувствует, что таинственным образом обязан ему всей своей жизнью – от детских ролей в первых телеспектаклях до режиссерского кресла. Много чего случалось – болезненного, неудобного, непонятного, – но «Стратегия улитки» была бальзамом на раны, могущественной трубкой мира: он хорошо это осознавал, когда выбирал место для камеры, давал указания актерам или пускал специальной машиной дым, чтобы понять, как ведет себя свет в той или иной сцене, и вот в этом-то и состоял величайший вызов в его жизни.
Он вспомнил случай на съемках. Они собирались снимать сцену внутри дома, от которого оставался стоять только фасад, а все внутренняя часть по сюжету сносилась сопротивляющимися выселению жителями. Серхио хотел точно понять, как в этом сложном полутемном пространстве будет падать свет. Он попросил включить дым-машину, и случилось всегдашнее чудо: лучи света стали видимыми, прямыми, плотными, такими четкими, что казалось, их можно поправить руками. Фаусто сидел тут же и повторял свои реплики. Серхио вдруг посмотрел на него и подумал, что воспоминания, наверное, невидимы, как свет, и если дым помогает свету проявиться, значит, скорее всего, должен быть какой-то способ и для воспоминаний, какой-то особый дым, позволяющий воспоминаниям выходить из укрытия, чтобы их можно было поправить и так, в правильном виде, сохранить навсегда. Может, именно это и случилось с ним в Барселоне. Может, в этом вся его, Серхио, суть, настоящая и прежняя: он человек, дымом подсвечивающий воспоминания.
Пекинская киношкола закрылась в первые дни Культурной революции, и не было никакой надежды, что она снова откроется. Над нею тяготело нечто вроде проклятия: репутация школы была печальным образом связана с Цзян Цин, женой Мао, женщиной непомерных амбиций, а в прошлом посредственной актрисой. В годы Революции она стяжала огромную власть и пользовалась ею для подавления любых проявлений искусства, не прославлявших маоистские идеи. Цзян Цин долго контролировала все, связанное с театром и кино, но с 1968 года, когда Серхио уехал из Пекина, она очень сильно сдала, что проявлялось даже в чертах лица и жесткой линии усмешки. Теперь же ее начинали винить в перегибах, за которые в действительности несло ответственность множество руководителей. Поговаривали даже, что они с Мао не живут вместе, но скрывают этот факт, потому что он может навредить движению. Фаусто наблюдал за этим процессом с позиций собственного разочарования.
– Она скоро утонет и утащит кино за собой, – говорил он Серхио. – На твоем месте я задумался бы о другой профессии.
– Но я хочу заниматься кино.
– Нужно заниматься не тем, чем хочется, а тем, что приносит заработок, – отрезал Фаусто. – Вот когда заработаешь – делай что вздумается.
И добавил:
– Сходи поговори в бюро. Они тебя точно куда-нибудь направят.
Через чиновников Бюро иностранных специалистов пролегал путь во все пекинские высшие учебные заведения. Серхио и Фаусто сходили на консультацию и после двухчасовых переговоров Фаусто принял решение: Серхио будет изучать медицину. Ему понравилась программа «Босоногие врачи». Студенты-медики три года учатся на факультете, а потом направляются трудиться среди рабоче-крестьянских масс. После чего среди пациентов проводится голосование, и если результаты благоприятные, кандидату разрешают доучиться до диплома.
– Будешь ближе к народу, – сказал Фаусто. – Опять же пригодится, если мы вернемся в герилью.
– Что-что? Вернемся в герилью?
– Не будем зарекаться. Никогда не следует слишком далеко отходить от революции.
Серхио не продержался на факультете и трех месяцев. По стечению обстоятельств, Лус Элене в те дни оперировали грыжу. Серхио пришел к ней в больницу, как раз когда два медбрата привезли ее на каталке в палату. Медбрат приподнял ее рубашку, Серхио увидел свежий шрам со следами запекшейся крови, облитый йодом, и ему пришлось ухватиться за каталку, чтобы не упасть. Лечащий врач и по совместительству один из профессоров Серхио увидел это, тихонько отвел его в сторону и спросил, уверен ли он, что правильно выбрал себе профессию. Серхио был вынужден ответить отрицательно.
Через два дня, на занятии по анатомии, это подтвердилось. Программа «Босоногие врачи» предполагала ускоренное обучение: через пару недель после первой лекции Серхио уже попал в анатомический театр. Издалека он наблюдал, как профессора сняли с трупа грязную простыню и принялись показывать разные части тела и громко произносить их названия. Потом он сам встал у накрытого тела, рядом с робкой однокурсницей, откинул простыню и обнаружил под ней седоволосую, но крепко сбитую женщину с начерченной на животе линией. Он погрузил скальпель в кожу, из-под которой не брызнула кровь, и очнулся от того, что профессор бил его по щекам и смотрел с плохо скрываемым разочарованием.
– Что такое, товарищ Ли? – поинтересовался он. – Вы что, труп никогда не видели?
Серхио не нашелся с ответом. Он видел умерших от огнестрельных ранений, от тропических болезней, от несчастных случаев. Но то было другое, то была война, которая специально оставляет у тебя на пути трупы, чтобы ты их никогда не забывал. Серхио помнил каждого так, будто они лежали перед ним, подобно седоволосой женщине. Почему же он был так впечатлен? Может, покойники мирного времени поражают сильнее? Или все куда проще: теперь, когда его революционная миссия, к которой он готовился с самого детства, рассыпалась в прах, у него просто не осталось места в мире – ни в настоящем, ни в будущем. Примерно в те дни он записал в дневнике: В Китае для меня ничего нет. В Колумбии тоже. Мне еще и двадцати четырех не исполнилось, а я уже не понимаю, зачем мне дальше жить.
Первого мая Кабрера несколько часов провели на демонстрации: они пешком шли от площади Тяньаньмэнь к отелю «Дружба», кругом развевались красные флаги, из громкоговорителей неслись оглушительные революционные песни, и вдруг к Фаусто подошел какой-то европеец, одетый в китайский пиджак, и поздоровался с сильным французским акцентом. У него были седые растрепанные волосы и длинные брови, как бы падавшие на веки. Рядом стояла застенчиво улыбающаяся женщина. Фаусто представил Лус Элену, все перезнакомились и договорились встретиться в следующее воскресенье в отеле «Дружба». Кабрера снова влились в шествие, и Фаусто сказал, что это был Йорис Ивенс, режиссер одного из лучших фильмов про Гражданскую войну – «Испанская земля». Серхио, конечно, узнал
- Тайная история Костагуаны - Хуан Габриэль Васкес - Историческая проза / Русская классическая проза
- Марина из Алого Рога - Болеслав Маркевич - Русская классическая проза
- Вальтер Эйзенберг [Жизнь в мечте] - Константин Аксаков - Русская классическая проза
- Как быть съеденной - Мария Адельманн - Русская классическая проза / Триллер
- Яблоки из сада Шлицбутера - Дина Ильинична Рубина - Русская классическая проза
- Кубик 6 - Михаил Петрович Гаёхо - Русская классическая проза
- Сети Вероники - Анна Берсенева - Русская классическая проза
- Из дневника одного покойника - Михаил Арцыбашев - Русская классическая проза
- Миллионы - Михаил Арцыбашев - Русская классическая проза
- Пропасть - Михаил Арцыбашев - Русская классическая проза