Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Узнав о переводе, Изабель сразу же начала хлопотать об освобождении мужа с новой силой. Она пыталась донести до всех, кто соглашался ее выслушать, что это недоразумение, что обвинения в шпионаже не обоснованы, что Дэвид двадцать лет трудился на благо коммунизма. Сыновья видели, как она усердно и неотступно занимается своим делом, и у них не возникало и тени сомнения, что она придет к успеху, – Изабель всегда добивалась поставленной цели. Но в один прекрасный день ее тоже арестовали. Трое подростков ничего не могли сделать против механизмов Культурной революции. Китай, страна, где они родились и выросли, на языке которой разговаривали, объявил их семью врагом, и братья оказались обречены на изолированную жизнь, которую Карл всегда сравнивал с той, что досталась в свое время Серхио и Марианелле.
– Так же жили колумбийцы, – говорил он братьям. – И если они выдержали, значит, и мы должны выдержать.
Пол, младший, выучился превосходно готовить; Майкл, самый физически развитый, справлялся с чувствами, крутя педали или плавая в отельном бассейне, когда тот был открыт; Карл вплотную занялся английским, на который до этого смотрел издалека, как на вспомогательный инструмент, и вскоре уже читал Шекспира в оригинале, причем с удовольствием. Изабель освободили так же внезапно, как посадили, и она рассказала им, где провела несколько месяцев заключения. Подвела сыновей к окну их квартирки при Институте иностранных языков и направила палец на верхний этаж многоэтажного здания напротив. «Вон там я сидела. Каждый день вас оттуда видела. И если бы вы подняли головы, тоже меня увидели бы. Вновь обретя свободу, она тут же вернулась к попыткам вызволить Дэвида, и надежда ее оставалась нерушимой, хотя с ареста прошло больше четырех с половиной лет. Долгое время ничего не происходило, но как-то в мае Изабель вернулась домой с каким-то новым выражением лица, собрала детей в гостиной с русскими стульями и сказала:
– Мы навестим папу.
Свидание состоялось не в Циньчэн, а в обычной городской тюрьме. Охранники провели их во дворик классического здания, больше похожего на храм, и там они прождали несколько часов. Карл не представлял, что им предстоит увидеть, его братья тоже. Отец был чисто выбрит. Он так похудел, что с него сваливались брюки, а поскольку ремень у него забрали ради безопасности, ему приходилось придерживать их одной рукой. Карл обнял его, Майкл и Пол обняли его, Изабель обняла его и крепко поцеловала, хотя в Китае было совершенно не принято демонстрировать любовь на людях. «Встретил бы вас на улице – не узнал бы, – сказал Дэвид. Голос у него тоже изменился за время заключения, и говорил он холодно, потому что охранники ни на секунду не удалялись. Так и прошел визит: семья сидела по одну сторону широкого деревянного стола, а Дэвид по другую, как на очередном допросе. Но главное, они снова встретились и Дэвид был жив и не сошел с ума от одиночества в камере. Самая возможность свидания давала надежду, что в партийных органах, в сознании безликой власти, ответственной за арест, что-то меняется. Возможно, визит возвещал лучшие времена, не исключено, что даже свободу.
Начиная с этого момента им разрешали видеться раз в месяц. Карл говорил с отцом о Шекспире, потому что тот больше всего радовался этой теме. Отец рассказывал, как ему живется в Циньчэне. Камера представляла собой прямоугольник площадью четыре на два метра и содержала всего три предмета – койку, унитаз и раковину. Еду передавали через отверстие в двери, открывавшееся на уровне пола: заключенный должен был встать на четвереньки, как собака, чтобы забрать миску. Дэвид успел три раза перечитать четыре тома полного собрания сочинений Мао в английском переводе, которые Изабель очень кстати ему прислала, но также тренировался, делал упражнения для спины – всегда так, чтобы видеть небо – луну, птицу – в зарешеченное окошечко. Раз в два месяца его выводили в довольно просторный дворик, куда даже свешивались ветки дерева, росшего за стеной; сквозь трещины в бетонном полу весной прорастала трава и иногда одуванчики. Дэвиду удалось сорвать три штуки, по одному на каждого сына, и тайком засушить между страниц «Маленькой Красной Книжицы». Он собирался передать ее детям после освобождения.
Пол хотел знать, как с ним обращаются. Дэвид сказал, что его никогда не пытали и вообще не применяли никакого физического воздействия. Разумеется, ему не нравилось, что тюремщики его оскорбляют и унижают по мелочи, но ненавидеть их у него не получалось. Когда они злобно обзывали его «Господином Фашистом», он скорее радовался, ведь нелюбовь к фашизму, безусловно, являлась добродетелью. Иногда его на целые месяцы лишали доступа к радио и газетам, и Дэвид начал понимать, что нуждается в мировых новостях больше, чем в музыке, и когда после долгой изоляции ему предложили «Жэньминь жибао», он не раздумывая согласился, несмотря на свой довольно посредственный китайский. Он целенаправленно совершенствовал язык, чтобы знать, в какую страну вторгся Советский Союз или как идет война во Вьетнаме, и если охранники в какой-то день не давали ему газету, делал вывод, что в сегодняшнем выпуске есть какие-то новости, касающиеся его лично. Периодически его допрашивали. Каждый допрос начинался с чтения слов Мао, изображенных красной тушью на дацзыбао крупнее обычного:
Помилование тем, кто признает вину,
Суровая кара тем, кто сопротивляется.
Но Дэвиду не в чем было признаваться. Однажды в минуту слабости, когда его накрыло отчаянное желание увидеться с детьми, он выдумал себе эпизод шпионажа на освобожденных территориях в 40-е годы, надеясь, что, может, хоть на этом все кончится. Но на следующий день раскаялся и отказался от показаний. Он никогда не видел следователей в такой ярости. И был страшно удивлен, когда через несколько месяцев ему сказали: «Господин Крук, вас скоро отпустят. Не завтра, конечно, но довольно скоро». И больше ничего.
Жизнь Круков теперь вращалась вокруг ежемесячных визитов, в особенности после того, как на горизонте замаячила свобода. Все, что делали братья и Изабель, зависело от следующего свидания, от того, что попросит Дэвид: достать ему определенные сочинения Ленина, Сталина и Мао для книги, которую он начал писать в камере; делать физические упражнения, но не забывать и учиться, ибо Маркс и Энгельс говорят, что в этом возрасте мозг восприимчивее всего; узнавать больше о рабочем движении в Англии, чтобы планировать будущее. Однажды Пол взорвался: «Какое будущее?! Ты сидишь за решеткой. И все время твердишь про дело революции, про Китай. Посмотри, что с тобой сделал Китай! Посмотри, что с тобой сделал коммунизм!» Карл был согласен с братом: «Культурная революция – худшее, что случилось с нами в жизни». Дэвид ответил таким строгим тоном, какого они не помнили за ним со времен детства: «Революция и коммунизм ни в чем не виноваты. Китай дал нам все!»
- Тайная история Костагуаны - Хуан Габриэль Васкес - Историческая проза / Русская классическая проза
- Марина из Алого Рога - Болеслав Маркевич - Русская классическая проза
- Вальтер Эйзенберг [Жизнь в мечте] - Константин Аксаков - Русская классическая проза
- Как быть съеденной - Мария Адельманн - Русская классическая проза / Триллер
- Яблоки из сада Шлицбутера - Дина Ильинична Рубина - Русская классическая проза
- Кубик 6 - Михаил Петрович Гаёхо - Русская классическая проза
- Сети Вероники - Анна Берсенева - Русская классическая проза
- Из дневника одного покойника - Михаил Арцыбашев - Русская классическая проза
- Миллионы - Михаил Арцыбашев - Русская классическая проза
- Пропасть - Михаил Арцыбашев - Русская классическая проза