Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оба уже были на ногах, когда издалека долетел шум вертолета. Они пошли, испытывая что-то вроде раздраженного смирения, угадывая обратный путь, сохраняя расстояние в двадцать метров, как бы нелепо им это ни казалось, переглядываясь: вот этот камень им знаком, а здесь точно был муравейник, и ручей в ложбинке они переходили в противоположном направлении. Над ними кружил вертолет; они его не видели, но не сомневались в его близости. Небо скрывалось за зеленым балдахином, под которым возникало только какое-то голубоватое подрагивание, да иногда силуэт обезьянки, перепрыгивающей с ветки на ветку, но они слышали бешеный гул лопастей, а когда он затихал – все равно продолжали слышать. «Летает, зараза, – говорил Эрнесто, – весь день идем, а он летит, как будто видит нас. Может, скоро и увидит. Они знают, где мы, товарищ». Рауль отвечал: «Я не слышу». А Эрнесто: «Да как же? Жужжит. Не умолкает». Рауль напрягал слух, отделял звук своих шагов от остального шума в мире, и ему снова казалось, что вертолет завис над ними, словно адский шмель, а вот первой стоянки, где они переночевали с Орландо, так и не было видно.
– Черт, – сказал Рауль. – Мы заблудились.
Не исключено было, что они ходили кругами. Деревья ничем не отличались друг от друга, а солнце куда-то уползло с неба. Рауль вспомнил свой китайский компас, подарок Народно-освободительной армии ему на окончание курса военной подготовки, и в очередной раз проклял Фернандо, который забрал его без объяснений – не просто конфисковал предмет чужой собственности, а по собственному произволу совершил символическое изгнание буржуазии из герильи. Сдуру он сказал: «А у меня ведь был компас». – «Так чего же ты его с собой не взял, кретин?» – отозвался Эрнесто. И они чуть не завязали драку, но вовремя поняли, что так на них влияет сельва. Ближе к вечеру Рауль сунул руку в рюкзак за банкой сгущенного молока, а ее не оказалось. Эрнесто сказал, что его припасы тоже кончились. Неудивительно, учитывая, что они уже задержались на два дня.
Они утратили ощущение времени. Эрнесто оглядывался, как будто услышал шум, но потом снова шел вперед: нет, показалось. И сразу же опять останавливался. «Что это? – спрашивал он, широко раскрывая глаза. – Слышишь? Какой-то зверь». Но Рауль не слышал. Строптивая, своевольная сельва начала играть с ними. Галлюцинации то принимали форму черного ягуара, то пугали шумом проклятого вертолета. На третий – или четвертый, понять было невозможно – день они от голода съели зубную пасту, просто чтобы обмануть желудок, но через несколько часов у Рауля резко заболел живот, как будто мята открыла язву в пищеводе. Они искали съедобные корни или клубни, каких было немало в здешних местах, но, как назло, ничего не попадалось. Добравшись до речушки, которую раньше точно не видели, они поняли, что желудки не принимают даже глотка воды. Сельва строила против них козни, спрятала от них змей, спрятала капибар, спрятала реки, где могла водиться съедобная рыба, которую им все равно не удалось бы приготовить, потому что огонь или дым привлекли бы внимание военных. Рауль почувствовал, что ноги у него слабеют, влажный запах жжет ноздри, а в голове становится легко. Вспомнил фальшивую голодовку в отеле «Мир», Горького, пельмени, которые готовила самоотверженная мать Евреинова, и втайне устыдился, что раздумывает о романах в такое время.
– Надо остановиться, – сказал он. – Это все не работает.
Не обменявшись ни словом, оба поняли, что живыми из сельвы не выйдут. И тогда Рауль вытащил из рюкзака сверхсрочные документы, которые и завели их в эту глушь, и сказал: «Это надо сжечь. Если мы умрем, их не должны найти». Но огонь разжечь они не могли по тем же причинам, по которым не могли бы приготовить рыбу, и решили документы закопать. Эрнесто сказал, надо бы их сначала прочесть, – хотя это было строжайше запрещено. Может, в них содержится какая-то подсказка, указание, любая информация, которая поможет выйти к лагерю. Его слова напоминали бред умирающего: отчаянная, несбыточная надежда, зубная паста, чтобы обмануть рассудок. Но у них не было сил обсуждать целесообразность нарушения тайны сообщений или представлять, какое наказание оно может повлечь. Они молча поделили документы и начали читать. Эрнесто высказался первым, словно прочтя мысли Рауля:
– И ради этого нас послали через сельву?
В документах не было ровным счетом ничего важного: обычные внутрипартийные бумаги, в основном про готовившийся пленум на равнинах Тигре. Списки имен, бюрократические пассажи, ссылки на устав Коммунистической партии Колумбии (марксистско-ленинской). Многие касались противостояния: команданте Армандо и команданте Фернандо выражали глубокую озабоченность тем, что в основной линии партии наметилась серьезная тенденция к милитаризации, которая уводила от поистине важного курса – большевизации масс и формирования пролетарской базы. На других страницах Рауль обнаружил длинную дискуссию о книге, про которую никогда не слышал. В заглавии Колумбия была названа первым Вьетнамом Америки, и, судя по цитатам, обильно рассыпанным в партийных документах, автор рисовал химерическую картину, основанную скорее на фантазиях далеких городских управленцев, чем на реальности, в которой приходилось существовать партизанам. Рауль прочел, что герилья освобождает север страны от американского ярма, что ей удалось создать опорную базу площадью больше десяти тысяч квадратных километров и в семнадцати муниципалитетах этого региона уже не имеет силы гражданская власть колумбийского правительства, лакея империализма янки. У Рауля, сидевшего посреди сельвы, нашлось всего четыре скупых слова, чтобы возразить этим радужным описаниям: Но это же неправда.
Долистав до конца, он ничего не сказал. Покачал головой, давая понять, что пользы от бумаг нет. Интересно, что ожидал найти его товарищ: карту, магическое заклинание, помогающее вернуться на равнины Тигре? По всей видимости, Эрнесто тоже не повезло, потому что, покончив с чтением, он поднялся и начал рыхлить землю ударами мачете. Из последних сил они руками разрыли яму, бросили в нее рюкзак с документами, словно дохлого кота, засыпали красноватой землей и сверху прикрыли листьями, не сухими, а теми, что, даже опав, оставались бархатистыми и гибкими. Потом повесили гамаки, пока не стемнело, и легли, поскольку идти дальше не имело смысла. Прежде чем уснуть – на пустой желудок вот уже четвертую или пятую ночь подряд, – Рауль, который так устал и ослабел, что опасался умереть во сне, осмелился произнести вопрос, вероятно мучивший и его товарища: «Как думаешь, выберемся?» Он ожидал всего лишь ободряющего ответа, чтобы чуток воспрянуть духом, но на самом деле вызвал Эрнесто на самый откровенный разговор, который ему случилось иметь с кем бы то ни было из герильеро за все время в сельве.
Они говорили о семьях, о подготовке в далеких странах, о ностальгии и страхе. Эрнесто рассказал про братьев – один тоже стал коммунистом, а второй не желал иметь ничего общего с политикой – и про сестру, которая в свои двадцать уже была настоящей революционеркой и готовилась к большим свершениям. Рауль рассказал про отца, который в эту минуту, наверное, лежал в гамаке где-то в Тьерральте или в Парамильо, про Соль, которая продолжала партизанскую жизнь в долине реки Каука, про мать, которая сидела в боготинской тюрьме. Рассказал про старого Вана, товарища с пекинской фабрики будильников, заклинавшего любые трудности загадочными фразами. Когда света мало и кругом темно, говаривал Ван, единственный способ не сбиться с курса – это смотреть назад. Так, смотря на свет, оставленный нами позади, мы сможем поверить, что впереди нас ждет другой свет. Эрнесто сказал: «Странные все-таки эти китайцы».
На следующий день проснулись неспешно. Они знали, что нужно идти, но поскольку совершенно не были уверены, что куда-то дойдут, сочли, что торопиться не стоит. Свернули гамаки и двинулись к северу – или в том направлении, где был бы север, если бы свет, пробивающийся сквозь балдахин, не был так обманчив. Они волочили сапоги и производили больше шума, чем требовало благоразумие, но в мышцах не осталось силы, чтобы поднимать резиновые подошвы из листвяной вселенной, под которой свободно могла оказаться змея кайсака. Рауля посетила ужасная догадка: это его последний день.
- Тайная история Костагуаны - Хуан Габриэль Васкес - Историческая проза / Русская классическая проза
- Марина из Алого Рога - Болеслав Маркевич - Русская классическая проза
- Вальтер Эйзенберг [Жизнь в мечте] - Константин Аксаков - Русская классическая проза
- Как быть съеденной - Мария Адельманн - Русская классическая проза / Триллер
- Яблоки из сада Шлицбутера - Дина Ильинична Рубина - Русская классическая проза
- Кубик 6 - Михаил Петрович Гаёхо - Русская классическая проза
- Сети Вероники - Анна Берсенева - Русская классическая проза
- Из дневника одного покойника - Михаил Арцыбашев - Русская классическая проза
- Миллионы - Михаил Арцыбашев - Русская классическая проза
- Пропасть - Михаил Арцыбашев - Русская классическая проза