Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Арина заставила себя остановиться, разозлилась на себя, попыталась снова представить себе тех ряженых молодчиков в косоворотках и кирзовых сапогах, которых она видела неподалеку; тоскливое и ноющее ощущение почти пропало. Для надежности снова представила вытянувшийся вдоль Гостиного двора длинный ряд лотков с газетами и брошюрами про то, как евреи продали Россию. Странное свербящее наваждение исчезло полностью. Арина глубоко выдохнула. «Вот и отлично», – сказала она себе. Снова подумала о Сфере стойкости, постаралась собраться с духом. Откинулась на спинку скамейки, остро ощутив ее лопатками, потом уперлась в сиденье обеими ладонями, оттолкнулась и резко встала. Вышла на Неву; немного прошлась; спустилась по парапету. Невская вода билась о гранит – привычно, глубоко, чуть торжественно. Она присела на корточки, коснулась воды рукой, погладила ее, попрощалась, выпрямилась, снова поднялась на набережную. К ней вернулись и силы, и внутренняя решимость. Арина шла по набережной и чувствовала, как окружающий ее город уже постепенно ускользает в туман прошлого. Она стала снова представлять себе тяжелые, закованные в доспехи полки, возвращающиеся в свою древнюю землю по звонкому, хотя только им и слышному сигналу трубы.
Арина пришла домой, влезла под душ, поужинала, безо всякого видимого волнения поболтала с родителями и Митей. Рано легла спать. Устроилась в постели поудобнее. В первые минуты ее снова затопило счастьем ожидания и неопределенностью неизвестного. Но неожиданно быстро она успокоилась и уснула. Поначалу во сне было темно и спокойно; потом через темноту начали пробиваться огни факелов и не очень ясные голоса. Постепенно один из голосов становился все более отчетливым, и она поняла, что это ее собственный голос. Во сне она была каким-то военным, но не современным, не из тех, которые воруют, мучают солдат и заставляют их строить себе дачи, а из тех же ею воображенных, наполненных смыслом времен, когда тяжелый призывный звук созывал так отчетливо увиденные ею возвращающиеся домой легионы. Она стояла перед военачальником с грубым волевым лицом, похожим на бюсты, собранные в галерее римского портрета в Эрмитаже; во сне она подумала, что как-то так должен был выглядеть центурион или даже легат. Она что-то ему говорила, хотя все еще не разбирала собственных слов. Но потом камера сна оторвалась от нее и начала подниматься; Арина увидела себя со стороны. Даже ощутила легкое разочарование. Во сне она была не закованным в доспехи юным легионером, из тех, которые проходили через бескрайние плато, хребты и долины, а почти что стариком с затвердевшим от времени лицом. Именно в этот момент она начала слышать свои слова. «Legate, – говорила она во сне, как когда-то в школе перед доской. – I come to you in tears. My cohort ordered home. I’ve served in Britain forty years, what should I do in Rome. Here is my heart, my soul, my mind, the only life I know. I cannot leave it all behind. Command me not to go».
« 10 »
Когда самолет только поднимался, дном отталкивая встречные потоки ветра, а табло «Пристегните ремни» еще не погасло, Арина вдруг подумала: «Что же я сделала?» Отшумели и схлынули напыщенные слова прощаний, нелепые выражения горести, настороженность, сомнения, пожелания удачи и вопросы, все ли она хорошо продумала; хотя всем было понятно, что ничего и никак продумать тут было невозможно. Прошли сборы вещей, главным образом огромного самодельного, хоть и купленного на барахолке «баула для отъезжающих», сборы столь обстоятельные и подробные (родители обсуждали каждую мелочь), что в своей затянутости показались ей поспешными. Арина снова немного побродила по городу. Ленинград лежал такой же, как обычно, и она с горечью ощутила свое в нем уже наступившее отсутствие и его, города, неожиданное к этому отсутствию равнодушие. В сердце снова больно кольнуло. «Так, наверное, выглядят города, где нас уже нет, – подумала Арина, – дома, где нас нет; парки, в которых мы никогда больше не будем сидеть у озер; люди, которых мы никогда больше не поцелуем; обеденный стол, когда мы от него отворачиваемся, чтобы ответить на телефонный звонок». Позвонила бабушке, потом дедушке и бабушке в Москву; передала привет дяде Жене, тете Лене и даже Поле. Предотъездная ночь потухла вечерними огнями и вспыхнула утренним мерцанием неба; сжались и разжались долгие объятия у выхода в зону вылета, куда провожающих уже не пускали, и Арина села в самолет, скорее упала. Самолет еще немного постоял на земле; через громкоговорители экипаж отговорил что-то свое, заученное, она не разобрала что, да и не вслушивалась, сознание было покрыто туманом; сквозь туман она услышала, как завыли моторы, и почувствовала, что начала падать.
Так это и продолжалось; самолет резко набирал высоту, а Арина столь же остро ощущала, как она падает. Падает в неизвестность, но падает и в будущее тоже; эта неизвестность была такой темной, что даже вокруг в салоне самолета, хотя было светло и в чем-то даже уютно, тоже было темно. Вот именно тогда, еще до того, как погасли табло, требующие пристегнуть ремни на время взлета, она спросила себя: «Что же я сделала?» В ушах все еще вспыхивало то, услышанное: «Пой же, труба, пой же. Пой о моей Польше»; но сейчас оно звучало уже не как гитара, даже не как труба, скорее как неотступная дробь, неровный стук сердца. Самолет начал выравниваться, табло «Пристегните ремни» погасло, и постепенно этот звук барабанов тоже начал стихать. Впереди висела серая неопределенность, впервые за это время слепая бесцельность совершённого потрясла Арину, а позади оставалось почти все, что она знала и любила, – пожалуй, все, кроме лабиринтов памяти, в эти минуты показавшихся ей огромными, и стука барабанов сердца, настойчиво, твердо и беспрекословно звавших ее вперед. Позади оставались дом, родители, брат, бабушка с одной стороны и бабушка с другой, московский дедушка, друзья, родственники, хипы, панки, металлисты, даже Митины кришнаиты со своей тележкой, еврейское движение, оставившее после себя не самые лучшие воспоминания, захватившие Невский отвратительные черносотенцы, тенистые сады, набережные, каналы, река, и сам город, и другие города, и пространство. Арина не заметила, как уснула, и продолжала падать уже во сне. Пространство падения светилось и мигало, вспыхивали и раскачивались искры; во все стороны расходились темные, чуть мерцающие коридоры; она пыталась пойти по этим коридорам тоже, но ей ни за что не удавалось ухватиться, она соскальзывала и продолжала падать. Постепенно она поняла, что падает в темноту; обо что-то в темноте ударилась, даже немного больно. Арина осторожно приоткрыла глаза и обнаружила, что самолет приземлился. Она была в Будапеште.
Посмотреть Будапешт ей не удалось. Перевалочный пункт для «репатриантов» был
- Опавшие листья (Короб второй и последний) - Василий Розанов - Русская классическая проза
- Опавшие листья. (Короб второй и последний) - Василий Розанов - Русская классическая проза
- Опавшие листья - Василий Розанов - Русская классическая проза
- Радио молчание - Элис Осман - Русская классическая проза
- Зимний Ветер - Валентин Катаев - Русская классическая проза
- Дом Кёко - Юкио Мисима - Классическая проза / Русская классическая проза
- Я хотел написать книгу, но меня чуть было не съел гигантский паук - Алексей Викторович Серов - Русская классическая проза
- Марина из Алого Рога - Болеслав Маркевич - Русская классическая проза
- Человек рождается дважды. Книга 1 - Виктор Вяткин - Проза
- Так громко, так тихо - Лена Буркова - Русская классическая проза