Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отец был хорошим мастером, он и новую модельную обувь делал, и ремонтировал. Сын с интересом наблюдал, как он изготовлял офицерские сапоги. Это было настоящее искусство. Голенища должны были сиять, в них можно было глядеться как в зеркало. Голенища сапог артиллерийского и пехотного офицеров отличались от тех, что носил кавалерист. У кавалериста они должны были быть мягче, чтобы облегали не только ногу офицера, но и бока коня. Отец гладил голенища тяжёлым утюгом, смазав предварительно чёрным воском. К нему часто приходили офицеры перед смотрами и парадами, чтобы навести глянец на сапоги.
Когда Ицику удавалось улизнуть на улицу, он обычно отправлялся на Вознесенскую, в сторону Бендерской «рогатки». Слева за каменным забором тянулось старое еврейское кладбище, где уже в пору его детства не хоронили, но куда он с мальчишками иногда пролезал через известный им лаз. Забирались они туда в поисках улиток – «равликов-павликов». Делалось это втайне от родителей, потому что ходить без нужды на кладбище и тревожить покойников считалось грехом. Ему никто об этом не говорил, но, слушая разговоры взрослых, он ловил информацию и сызмальства и исподволь усваивал многие истины, в том числе законы еврейской этики. Но если бы кто спросил, почему в праздники и по субботам еврею нельзя ходить на кладбище, мальчик не смог бы объяснить: нельзя – и всё! Евреи вообще редко посещали кладбища. По традиции это происходило в месяц элул, перед Рош-ха-Шана и Йом-Кипуром. Шли утром, натощак, как бы постились. Детей при живых родителях при посещении кладбища с собой не брали. На могилы усопших клали не цветы, а камешки. А главная цель посещения – просить предков о заступничестве и помощи себе и своей семье. С подобной просьбой можно было прийти на почитаемую могилу праведника, если родственных захоронений не было.
Именно на это заброшенное кладбище направлялась похоронная процессия из стихотворения Довида Кнута. Маршрут может вычислить только старожил: евреи у Кнута «огибали Инзовскую горку, где жил когда-то Пушкин», далее процессия достигала улицы Азиатской, затем двигалась «вдоль жёстких стен Родильного Приюта». Куда же она могла направиться далее? Возможен лишь один путь: двигаясь по Вознесенской, процессия сворачивала на Кладбищенскую улочку. Ицик помнит кладбищенские ворота. На Вознесенскую выходила глухая стена кладбища, напротив которой находилась старая синагога.
Маленький Ольшанский иногда ходил в эту синагожку сапожников вместе с отцом. Показательно, что и синагоги объединяли представителей одной профессии, образовывалась своя среда, где каждый мог почувствовать свой вес и уважение окружающих, если он, конечно, их заслужил. Дальше, по той же правой стороне, тянулся заезжий двор – «хан», где крестьяне, приехавшие на рынок, оставляли лошадей. Работник поил их и задавал корм, вешая на морду лошади торбу с овсом. Там же находилась корчма, где можно было поесть и выпить. После окончания базарного дня она никогда не пустовала. По соседству находилось ещё два таких «хана», один из них принадлежал отцу фельдшера Малявского, который жил наискосок от Ольшанских и лечил их семью. Но не «ханы» влекли мальчишку. Он бегал в кузню.
Кузница примыкала к кладбищенской стене. Расположение её было выгодным: у въезда в город, у Бендерской «рогатки». Многим, приезжавшим в город, нужно было подковать лошадь, починить телегу или отремонтировать экипаж. Да и из самого города заказы поступали. Её хозяином был дядя Йонтл Райгородецкий, младший брат его матери. Вместе с работником-цыганом (цыгане славились как кузнечные мастера) они изготавливали разные изделия из металла, там же работал и колесник Йоси Бухбиндер, младший брат богатого соседа Ольшанских. Его работа состояла из многих этапов, до тонкости отработанных за четыре тысячи лет, с момента изобретения колеса: готовились-гнулись деревянные обода колёс, вытачивались из дерева спицы, затем спицы вставлялись в ступицу и обод, а потом колесо, обтянутое железным ободом, насаживалось на ось – за всем этим с интересом следил любознательный мальчуган.
Но самым волнующим было наблюдать, как подковывают лошадей. Подковы меняли дважды в год, как теперь резину на машинах, – весной и ближе к зиме. В кузне хранилось много подков разных размеров, заготовленных впрок. Лошадей подковывали у входа в кузню. Беспокойных, чтобы не брыкались, помещали в специальное стойло, которое называли почему-то «станок». Со смирными животными всё происходило иначе. Дядя поворачивался к лошади спиной, зажимал её ногу, согнутую в колене, между своих ног, внимательно осматривал копыто, зачищал его верх специальным ножом, снимал старую подкову, очищал нижнюю часть копыта и начинал примерку новой подковы. Убедившись в том, что размер подходит, он отдавал подкову цыгану, и тот раскалял её в горне, после чего подкова надевалась на копыто. Запах палёной кости наполнял Ицика ужасом: ему казалось, что лошади больно, но, к его удивлению, она стояла смирно. Затем происходила подгонка. Убедившись, что подкова сидит как влитая, дядя точными короткими ударами вбивал в неё острые четырёхгранные гвозди, концы которых выходили по бокам копыт, после чего лёгким постукиванием он загибал их, и дело было завершено. Хотя каждый удар молотка болью отдавался в мальчике, он даже глаза закрывал от страха, что лошадь не вытерпит муки, но всё заканчивалось благополучно. Напряжение, в котором пребывал мальчуган, спадало, и он медленно возвращался домой.
Иногда во время уличных игр мальчишки замечали похоронную процессию, к которой они неизменно присоединялись, независимо от её конфессиональной принадлежности, и сопровождали несколько кварталов. Для них это было событие, выпадающее из размеренного распорядка будней, стало быть, своего рода развлечение. Увидеть катафалк под балдахином, запряжённый парой лошадей, покрытых чёрными попонами и с султанами из чёрных перьев, укрепленных на конских головах, было большой, но редкой удачей. Так хоронили только состоятельных горожан. Катафалк иногда направлялся на Армянское кладбище. Но чаще они сопровождали усопших евреев. Фрагмент из стихотворения Довида Кнута «Кишинёвские похороны» поможет воссоздать обряд еврейских похорон:
За пыльной, хмурой, мёртвой Азиатской,
Вдоль жёстких стен Родильного приюта,
Несли на палках мёртвого еврея.
Под траурным несвежим покрывалом
Костлявые виднелись очертанья
Обглоданного жизнью человека.
Нынешнему читателю непонятно, почему умершего еврея несли на палках? Ольшанский, в детстве наблюдавший еврейские похороны, объясняет: это были не палки, а носилки. Между двух длинных отполированных палок был натянут брезент, выстланный куском чёрного бархата.
- Уильям Сомерсет Моэм - Грани дарования - Г Ионкис - Публицистика
- Сталинские коммандос. Украинские партизанские формирования, 1941-1944 - Александр Гогун - История
- Духовная жизнь Америки (пер. Коваленская) - Кнут Гамсун - Публицистика
- Псевдонимы русского зарубежья. Материалы и исследования - Сборник статей - Публицистика
- Сталинград: Записки командующего фронтом - Андрей Еременко - История
- Из записной книжки. Темы - Георгий Адамович - Публицистика
- Воздушная битва за Севастополь 1941—1942 - Мирослав Морозов - История
- Кровавый евромайдан — преступление века - Виталий Захарченко - Публицистика
- Ни войны, ни мира - Валерий Юрьевич Афанасьев - История / О войне / Науки: разное
- Интимная Русь. Жизнь без Домостроя, грех, любовь и колдовство - Надежда Адамович - Искусство и Дизайн / История