Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Тебе бы постыдиться, – вещала она почти материнским тоном. – Ее отец злопыхатель. Он поносил Революцию в прессе. Клеветал на Председателя.
Серхио попытался сбавить напряжение:
– Да она просто подруга. И в отеле была всего один раз.
– Это не повторится, – сказала наставница. – Подожди здесь.
Она вышла. Серхио не знал, сколько времени просидел в комнате для собраний, разглядывая щедрый второй подбородок председателя Мао, и тут Ли наконец вернулась, едва ли не силком таща за собой Марианеллу. Серхио понял, что она съездила за ней в отель, рассказала, в чем дело, но хотела, чтобы Серхио присутствовал, пока она будет распекать ее за нерадивость, за то, что не уследила за братом и позволила ему связаться с неподходящими людьми. Серхио она приказала больше не видеться со Смилкой; Марианеллу обвинила в пренебрежении революционным долгом. Марианелла спросила, в чем именно состояла ее ошибка, и наставница Ли ответила:
– Ты обязана была сообщить о поведении брата куда следует и не сделала этого. Партия не знает, можно ли по-прежнему доверять тебе.
XI
Они шли от собора Саграда Фамилия по улице Майорка, и Серхио застенчиво признался, что собор его разочаровал. Представшее им сооружение совершенно не походило на то, что он хранил в памяти, и он готов был поспорить, что если бы Гауди вернулся к жизни, если бы восстал из могилы, весь в ссадинах и шрамах от задавившего его насмерть трамвая, то с ужасом воззрился бы на свой главный проект и воскликнул: «Что вы сделали с моей церковью?!» Серхио осознавал, что на его мнение влияет, в первую очередь, ностальгия по 1975 году, когда он впервые ступил на землю страны, вышвырнувшей некогда его отца. Теперь он видел прудик, словно на рождественском вертепе, коробейников, улицы Эшампле[17] и бесконечные ряды раскидистых платанов, видел толпы туристов, скопившихся у входа и мешавших прохожим, туристов, одинаковых, как овцы в стаде, и их гигантские автобусы, отбрасывавшие на тротуар квадратные тени. Он сказал Раулю:
– Просто у меня были другие воспоминания.
Он помнил, как в 1975-м брел по узким улицам, свернул за угол и вдруг столкнулся с собором, не похожим ни на что виденное Серхио за двадцать пять лет жизни. Помнил, что небо в тот день было чистое, такое же, как сорок один год спустя: им с Раулем не хотелось снова спускаться в метро и даже брать такси. Нужно бы вернуться в отель, найти ресторан – не абы какой, а достойный празднования того факта, что отец и сын встретились в Барселоне и болтают разом обо всем и ни о чем, – и отдохнуть пару часов перед вечерним сеансом в фильмотеке. Но на улице Майорка стоял запах недавнего дождя, точнее, запах мокрых деревьев, и Рауль не переставая расспрашивал о дедушке, а Серхио, отвечая, удивлялся про себя, как странно рассказывать про отца теперь, когда его больше нет, особенно если вспомнить, сколько раз он говорил о нем в течение жизни, сколько раз описывал его совершенно необычайную судьбу. И так, за историями о Доминго, отце Фаусто и телохранителе дяди Фелипе, о Жозефине Бош, каталанской жене Доминго, о псе Пилоне, который пугался бомбежек, они дошли до бульвара Пасео-де-Грасиа и побрели по нему в сторону площади Каталонии. Уже у самой площади Рауль спросил: «А где дедушка жил? Где жила его семья в Барселоне?» Серхио не знал; вероятно, в каком-то из районов, которые бомбили итальянцы, но Фаусто никогда не рассказывал, где именно находилась их барселонская квартира.
«Он говорил, что оттуда открывался вид на Монтжуик, но больше ничего не помнил. Это нормально: он был совсем мальчишка, всего-то четырнадцать лет. Бомбили их, кажется, в тридцать восьмом». Внезапно память пробудилась: «Но я знал и человека, который попал в самую заваруху. Правда, довольно поверхностно – твоя тетя была гораздо ближе с ним знакома, потому что встречалась с его сыном, когда мы жили в Китае. Ему выпала такая же жизнь. Я имею в виду, как у дедушки. Жизнь, которая рассказывает тебе более важную историю, чем прочие; понимаешь, что я пытаюсь сказать? Точнее, не они рассказывают историю, а история утаскивает их за собой. Может, потому твоя тетя и сошлась с его сыном: если ты ребенок такого человека, это накладывает отпечаток. Правда, не уверен, что в четырнадцать лет это понимаешь. Твоей тете было четырнадцать, когда она познакомилась с Карлом Круком, ему семнадцать, а мне шестнадцать: что мы могли знать о жизни? Да, мы жили в отеле сами по себе, ходили куда хотели и думали, что все понимаем. Но ничего мы не понимали».
Да, Дэвид Крук бывал здесь. В неспокойные дни 1938 года в Барселоне видели его длинный нескладный силуэт. Серхио легко мог вообразить, как он идет по этим улицам, спускается по Пасео-де-Грасиа, останавливается на площади: один из сотен англичан на Гражданской войне в Испании. Целое поколение людей увидело франкистское восстание, сопоставило его с событиями в остальной Европе и пришло к выводу, что победа над фашизмом будет зависеть от судьбы Испанской республики. Дэвиду Круку было двадцать шесть в начале войны, и он счел, что обязан помочь. Он не мог предугадать, что это перевернет всю его жизнь. Странно, думал Серхио, сколько всего он знает о Дэвиде Круке теперь и сколько всего не знал тогда. В Китае он видел Круков каждую неделю, видел Карла, Майкла и Пола, слышал, как они говорят про своего отца, любителя приключений, и мать, отважную женщину, дочь миссионеров, а с годами многое понял из разговоров с Марианеллой и Карлом и прочел мемуары, опубликованные Дэвидом под старость, – немало можно узнать за полвека. Странно, что все это всплыло именно теперь. Неужели само присутствие Серхио в Барселоне, простое географическое совпадение тела и города, заставляет его вернуться в прошлое? Нет, наверняка дело не так просто. «Это будет настоящая ретроспектива», – сказал Серхио директору фильмотеки. Но он и представить не мог, как настойчиво его память будет обращаться к канувшим в вечность людям, их историям, их словам. Если бы отец услышал его размышления, то непременно процитировал бы Мачадо: «…тропку тянешь ты за собой. Оглянись! Никогда еще раз не пройти тебе той тропой», и Серхио действительно казалось – никогда не пройти еще раз. Если ты сын Фаусто Кабреры, поэзия настигает тебя в самые неожиданные моменты. И ничего с этим не поделаешь.
Летом 1936 года Дэвид Крук слушал в Оксфорде лекцию: некий испанец страстно осуждал франкистский мятеж. В октябре работал в левом студенческом журнале и познакомился с поэтом-коммунистом, который пришел в редакцию с перевязанной головой – он только что получил ранение в Испании и приехал набирать добровольцев. Примерно в те же дни сэр Освальд Мосли, аристократ, основатель Британского союза фашистов, заключавший торговые сделки с Гитлером и фотографировавшийся с Муссолини, устроил со своими чернорубашечниками антисемитское шествие по Ист-Энду. Дэвид был евреем, и отец его жил в Ист-Энде до того, как накопил денег, чтобы перевезти семью в более престижный район. Так что Дэвид присоединился к выступившим против фашистов и скандировал лозунг испанских республиканцев, и звуки этого лозунга несказанно ему нравились, хотя слов он не понимал: «Но пасаран!»
Бабушка и дедушка Дэвида по отцовской линии бежали в Британию из царской России. Отец сколотил небольшое состояние на торговле мехом для солдат, отправлявшихся на русский фронт во время Первой мировой, но послевоенная депрессия покончила с его бизнесом. Однако Дэвид успел вырасти в достатке, в богатом районе Хампстед-Хит, у него была гувернантка, а в доме вдобавок три служанки, в каждом парке имелся теннисный корт, и парки эти еще помнили Карла Маркса, устраивавшего по воскресеньям семейные пикники. В 1929 году британский аристократ Дэвид прибыл в Нью-Йорк для учебы в университете, но через семь месяцев, после обвала биржи, его мир перевернулся. Несколько лет он смотрел на голодные лица, на очереди за хлебом, на несчастных, торговавших на каждом углу яблоками, а сам чистил меха и толкал тележку меж скорняжными лавками еврейских кварталов. В нем исподволь назревали изменения, они подпитывались определенными книгами, определенными встречами,
- Тайная история Костагуаны - Хуан Габриэль Васкес - Историческая проза / Русская классическая проза
- Марина из Алого Рога - Болеслав Маркевич - Русская классическая проза
- Вальтер Эйзенберг [Жизнь в мечте] - Константин Аксаков - Русская классическая проза
- Как быть съеденной - Мария Адельманн - Русская классическая проза / Триллер
- Яблоки из сада Шлицбутера - Дина Ильинична Рубина - Русская классическая проза
- Кубик 6 - Михаил Петрович Гаёхо - Русская классическая проза
- Сети Вероники - Анна Берсенева - Русская классическая проза
- Из дневника одного покойника - Михаил Арцыбашев - Русская классическая проза
- Миллионы - Михаил Арцыбашев - Русская классическая проза
- Пропасть - Михаил Арцыбашев - Русская классическая проза