Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На несколько минут все замолчали. Арина заметила, что Митя старается не смотреть на родителей.
– Отличный план, – сказала она, – только мы тоже давно уже все решили.
– И что же вы решили? – с холодной язвительностью, почти с презрением, поинтересовалась мама.
– Что Митя никуда не едет, – ответила Арина. – А я еду в Израиль. Я уже и документы начала оформлять.
Митя изумленно посмотрел на нее; посмотрел так, что даже спиной Арина почувствовала на себе его взгляд. По диагонали она пересекла комнату и закрыла за собой дверь, ведущую в прихожую. Никаких документов она, разумеется, собирать еще не начинала, но на следующее утро начала. Развозить домашние вещи по комиссионкам отказалась категорически. О чем родители говорили между собой в последующие дни, она не знала, да ее это не очень интересовало, но через несколько дней родители коротко сообщили им обоим, что решили пока остаться с Митей.
« 3 »
Снова начиналась весна, но догадаться о ее приближении было почти невозможно; шел крупный, хоть и редкий снег, чуть пушистые хлопья. Было относительно тепло и почти безветренно, и Митя почувствовал, что неожиданно счастлив. Он попытался заглянуть в глубину этого внезапно упавшего на него легкого и почти прозрачного счастья, удивился тому, что оно кажется беспричинным. После всего пережитого за эти годы ему казалось, что каждое чувство должно иметь непосредственную причину, радостную, страшную, обманчивую, иногда не самую близкую, иногда не всецело понятную, но все же отчетливо существующую в пространстве бытия и памяти. Постепенно снег прекратился. Митя снова подумал, что, несмотря на снег, совсем тепло, и снял шапку. Он шел по Литейному в сторону «Академкниги», ради которой он, собственно, сюда и приехал, но был так погружен в эти неожиданные ощущения, что едва ли замечал не только шум транспорта, но и встречных прохожих.
Все же, подходя к «Академкниге», расположенной на первом этаже длинного серого здания, выстроенного в том стиле, который в Ленинграде было принято называть «модерн», он поднял голову и попытался приподняться над этим странным и малознакомым дневным полусном. Неожиданно почти перед самым входом, на фоне фасада, выделяющегося из застройки девятнадцатого века, он увидел спину, показавшуюся ему знакомой; не поднимаясь на ступеньки, девушка задержалась, коротким движением стряхнула снег с пальто, но потом остановилась снова, на этот раз уже по непонятной Мите причине. Толпа, рыскавшая в основном в поисках покупок, в обоих направлениях энергично и хаотично двигалась по Литейному, иногда стараясь вежливо разойтись, но чаще почти сталкиваясь, и в водовороте этого людского движения Митя не был уверен, что это она. Практически остановился, а внутренне замер почти полностью, разве что не задержал дыхание, и как-то ненамеренно начал в нее всматриваться. Наверное, даже в толпе Катя почувствовала его взгляд, так и не начала подниматься по ступенькам, быстро развернулась, а Митя снова ускорил шаги.
– Привет, – сказал он, пойдя поближе.
– Привет, – ответила Катя и почему-то кивнула, как будто Митя ее о чем-то спросил. На несколько секунд она опустила взгляд, по очереди легко ударила носками сапог о тротуар, стряхнув снег, как делают перед тем, как войти в парадную, или уже на лестнице перед входом в квартиру. Снова подняла глаза; прямо и внимательно на него посмотрела, столь прямо и спокойно, что теперь уже Мите захотелось отвести взгляд. Но так и не улыбнулась, даже из вежливости. Толпа обтекала их с обеих сторон; было понятно, что они мешают движению, кто-то недовольно заворчал. Не сказав ничего больше, они отошли в сторону, почти прижавшись к серому фасаду, и оказались совсем рядом друг с другом.
– Ты без шапки, – сказала она, нарушив молчание. – Уже так тепло?
– Ага. – На всякий случай Митя еще и кивнул.
Она тоже сняла шапку, и ее светлые волосы рассыпались по плечам, перемешиваясь с остатками снега. Приглушенный зимний свет набросил на них неровные тени. Митя взглянул на ее волосы, стараясь не задерживать взгляда, вспомнил, как тогда в Михайловском саду они чуть дрожали на ветру; по сердцу неожиданно и остро резануло. Это показалось странным; Митя был уверен, что все это давно осталось в прошлом. А еще ему было очень неловко, и пару минут он просто боролся с этим чувством неловкости, почти не обращая внимания на происходящее вокруг. Но потом все же заметил, что они стоят посреди людного тротуара, в странной молчаливой беспомощности, среди незаметно подступающей весны, и, видимо, не знают, что им следует говорить и что следует делать. Митя подумал о том, что, странным образом, эта беспомощная неловкость так отличается от той последней встречи в саду, после которой уже ничего не было.
– Пойдем куда-нибудь сядем, – сказал он, когда продолжавшееся молчание стало казаться совсем уж диким.
Катя согласно кивнула. Все еще чуть растерянно они начали оглядываться, но знакомых кафе вокруг больше не было.
– Ах да, – сказала Катя, – что мы с тобой ищем? Здесь же теперь всюду эти ужасные кооперативы.
Митя кивнул.
– Можем просто пойти гулять, – ответил он.
Катя улыбнулась. Той самой, еще с детства знакомой, прозрачной светлой улыбкой, чуть насмешливой; впервые за весь разговор. Они прошли еще немного вниз по Литейному. Кафе на углу Некрасова было открыто, но оказалось переполненным. Катя покачала головой, и они пошли дальше. Митя смотрел на ее шаги, обрывки мыслей перемешивались, а иногда из отрывочного хаоса случайных впечатлений и слов поднималось более отчетливое, мысль о том, что вот она идет рядом с ним, как когда-то ему этого так хотелось, а теперь ему уже все равно, и в такие моменты он смотрел краем глаза на ее лицо и тонкие руки без перчаток. Она ненавидела перчатки, он помнил это еще по детству; Петр Сергеевич говорил, что от этого будут цыпки, но Катя продолжала упрямиться. Потом остановилась, почти рывком.
– Все-таки холодновато идти просто так, – объяснила она. – Нам нужна какая-нибудь цель.
– Можно попытаться найти кондитерскую или булочную со столиками. Не все же закрыли, – согласился Митя. – Или кооперативное кафе, раз уж так. Хоть отогреемся. Вроде бы на Некрасова есть даже несколько.
– Нет уж. – В этом Катя была решительна.
«А вдруг все гораздо проще, – подумал Митя, – и у нее просто нет денег». Но предложить отвести ее в кооператив и за нее заплатить было стыдно. В тот год уже очень остро ощущалось, что мир вокруг них рушится, и, как он ни пытался вести себя правильно, за слишком многое и слишком часто становилось стыдно. Стыдно было даже за наводнивших улицы города бугаев в камуфляже, хотя какая тут могла быть его вина. Они перешли Литейный, вышли на Белинского.
– Я очень переживал, – сказал Митя, – когда узнал, что умер Петр Сергеевич. Дедушка мне не сразу об этом сказал. Он был очень подавлен. Почти убит. Я никогда его таким не видел. Хотя он старался не подавать виду и повторял, что все люди смертны. Вы так и оставались с ним очень близки?
Не замедляя шага, Катя взглянула на него вполоборота и кивнула. Мите показалось, что она
- Опавшие листья (Короб второй и последний) - Василий Розанов - Русская классическая проза
- Опавшие листья. (Короб второй и последний) - Василий Розанов - Русская классическая проза
- Опавшие листья - Василий Розанов - Русская классическая проза
- Радио молчание - Элис Осман - Русская классическая проза
- Зимний Ветер - Валентин Катаев - Русская классическая проза
- Дом Кёко - Юкио Мисима - Классическая проза / Русская классическая проза
- Я хотел написать книгу, но меня чуть было не съел гигантский паук - Алексей Викторович Серов - Русская классическая проза
- Марина из Алого Рога - Болеслав Маркевич - Русская классическая проза
- Человек рождается дважды. Книга 1 - Виктор Вяткин - Проза
- Так громко, так тихо - Лена Буркова - Русская классическая проза