Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вскоре после ее возвращения из Меджибожа они праздновали Симхат-Тору, праздник дарования Торы. Синагога была переполнена. Где-то в центре танцевали со свитками Торы, но толпа оказалась столь большой, что ее периодически выплескивало на Лермонтовский. Так что они с Инночкой танцевали просто в одном из кругов, почти хороводом, обнимая за плечи и знакомых, и незнакомых; танцевали долго, и Арина почувствовала, как ее увлекает тепло танцующих на холодном воздухе тел, счастливое чувство принадлежности, слияния и повторения, движения и вращения, радости и защищенности, вечного повторения на протяжении тысяч лет, само чувство круга, в котором быстро и счастливо растворялось ее сознание. Она попыталась переглянуться с Инночкой, но, как ей показалось, Инночка была увлечена танцем еще больше ее, и ее взгляд, отсутствующий и счастливый, был погружен в пустоту танцующей толпы. Арина на секунду остановилась, глубоко вдохнула холодеющий воздух и еще глубже нырнула в волны пения и качающегося кружения. Она поразилась тому, что счастье может быть столь беспричинным и что оно может быть таким, перестала думать, только танцевала, раскачивалась, пела вместе со всеми и вдыхала счастливый вечерний воздух.
Что касается более повседневной и практической плоскости, то Арина приходила в синагогу общаться, тусоваться, брать книги, слушать лекции и даже праздновать еврейские праздники. Кроме книг, привезенных из Израиля, они пытались читать дореволюционные еврейские книги, по крайней мере те, до которых удавалось добраться, советские переводы идишистской литературы, иногда записывали воспоминания стариков, а еще собирались хотя бы фрагментарно восстановить историю петербургских евреев, но документов, до которых удавалось добраться, было мало. Чувства, которые испытывала Арина, были двоякими. Она понимала важность всей этой работы, а временами подобная деятельность ее очень увлекала, ей были интересны книги, которые она читала, хотя далеко не все они принадлежали к высокой литературе, но по ту сторону всего этого было нечто другое, глубокое, глубинное, и, как ей казалось, вот именно это глубинное от нее постоянно ускользало.
Его отзвуки она находила не только в Библии, но и в хасидских историях-притчах, и в дореволюционном переводе Мишны, тем не менее ей так и не удавалось это глубинное и, как ей казалось, самое значимое увидеть или почувствовать и уж тем более не удавалось его сформулировать ни для себя, ни для других. С ее склонностью к самонаблюдению Арина относительно отчетливо осознавала странную двойственность своих ощущений. Почти все время присутствовала эта сложная смесь переживания времени, почти бесконечного, и чудовищной, превосходящей способности ее осмыслить, трагедии массовой гибели и разрушения. Это не было навязчивой идеей, об этом она подумала тоже и пришла к выводу, что это не так; скорее это было знанием, с которым она не могла расстаться. На долгие периоды оно исчезало в рутине. Неделями, иногда по месяцу Арина могла не думать ни о чем подобном, но потом это чувство снова вспыхивало, освещая и сознание, и происшедшее, и узнанное ею за прошедшее время этим новым, захватывающим, пугающим и странным светом.
С Инночкой они теперь проводили много времени вместе.
– А что, он тебе совсем никак? – как-то спросила ее Инночка.
– Ты о чем? – удивилась Арина.
– Издеваешься?
– Я правда не понимаю.
– Гриша, – ответила Инночка, глядя на нее как на малолетнюю идиотку.
– И что с ним?
Инночка снова молча на нее посмотрела, видимо пытаясь удостовериться, что Арина говорит всерьез.
– Ну, например, что он вылезает из собственных штанов, чтобы тебе понравиться.
На этот раз настала Аринина очередь удивиться.
– Ты уверена?
– Точнее, уже вылез.
– Ерунда, – ответила Арина, – я бы заметила.
Инночка скорчила рожу и постучала пальцем по голове.
Всерьез Арина это не восприняла, но стала внимательнее. Возможно, в чем-то Инночка была не так уж и неправа, поскольку буквально через пару дней Гриша позвал ее куда-то вместе пойти. Он звал Арину и раньше, но она отказывалась, ссылаясь на учебу, и практически сразу же об этом забывала. Он был очень славным, в еврейском движении был давно, знал множество разных историй, а еще сплетни почти обо всех их общих приятелях и знакомых, а когда хотел, мог быть очень смешным. Очень интересно с ним не было, даже с той же Инночкой, несмотря на всю ее ограниченность и провинциальность, Арине обычно было интереснее. Но на этот раз, вспомнив недавний разговор с Инночкой, она согласилась, даже толком не разобрав название и не разобравшись, куда же именно Гриша ее зовет.
Оказалось, что это было незнакомым ей названием американского фильма, не самого интересного, но она видела фильмы и хуже. Кто-то там за кем-то бегал, кого-то съели чудовища, остальным удалось отбиться. После фильма они пошли гулять по городу. На этот раз Гриша был в ударе и за не очень долгую прогулку успел рассказать множество самых разных историй, и смешных, и серьезных, постоянно делал ей комплименты, а еще она неожиданно заметила, каким взглядом он на нее смотрит. Его взгляд был чуть маслянистым, и в нем было и нечто очень привлекательное, теплое, почти обволакивающее, и нечто немного отталкивающее. Она не знала, как правильно к этому относиться, и подумала, что не в фильмах, а в реальности, наверное, любовь так и выглядит. А еще он принадлежал к тому миру, в который она относительно недавно вступила и которым была очарована. Так что они договорились встретиться снова и снова долго гуляли по городу. После этой второй прогулки Арина спросила себя, нравится ли ей Гриша «как мужчина», но обычно она не задавала себе таких вопросов и не знала, как к этому вопросу подступиться. Не кривя душой, она не могла ответить себе, что он нравится ей как-то особенно, но другие парни, включая тех, с кем она училась, а многие из них были очень симпатичными, нравились ей не больше, а даже меньше. И, как она постепенно начала ощущать, значительно меньше, чем Гриша. В нем было нечто удивительно свое, а в тех, других, этого не было.
Посоветоваться Арине было не с кем. Друзей у нее было мало, да и те, что были, являлись скорее приятелями, теми поверхностными друзьями, с которыми было хорошо иногда проводить время, но к которым она не была способна прийти с личным и столь глубинным. Митя к ее увлечению еврейским движением относился чрезвычайно скептически. Что же касается Инночки, то, если бы Арина ей сказала, что у нее никогда не было мужчин, Инночка бы ей не поверила и стала бы смеяться, как над удачной шуткой. У самой Инночки с этим было все хорошо. К маме же Арина давно не могла прийти и с гораздо более прозаическими вопросами. Иногда она думала о том, как ей одиноко, но считала такие размышления инфантильными и старалась подобному ходу мыслей не предаваться.
Вечером того же дня
- Опавшие листья (Короб второй и последний) - Василий Розанов - Русская классическая проза
- Опавшие листья. (Короб второй и последний) - Василий Розанов - Русская классическая проза
- Опавшие листья - Василий Розанов - Русская классическая проза
- Радио молчание - Элис Осман - Русская классическая проза
- Зимний Ветер - Валентин Катаев - Русская классическая проза
- Дом Кёко - Юкио Мисима - Классическая проза / Русская классическая проза
- Я хотел написать книгу, но меня чуть было не съел гигантский паук - Алексей Викторович Серов - Русская классическая проза
- Марина из Алого Рога - Болеслав Маркевич - Русская классическая проза
- Человек рождается дважды. Книга 1 - Виктор Вяткин - Проза
- Так громко, так тихо - Лена Буркова - Русская классическая проза