Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это моя соседка.
– Ладно. Но ты понимаешь, каково будет твоей матери в ее возрасте жить в коммуналке с чужим человеком?
– Что ты от меня хочешь? – спросила Арина.
– Ты сможешь оплатить нам гостиницу? Ты же понимаешь, твоя мать…
– А вы сами не можете?
– Ты вообще понимаешь, что такое жить на социале? – сказал он. – И так срочные билеты будут нам стоить почти по семьсот долларов, и ничего дешевле мы не нашли. И не просим тебя эти деньги вернуть. Обошли все агентства. Твоя мать даже была готова на пересадку. И это в ее-то возрасте.
– Не смогу, – ответила Арина и продолжила, почти слово в слово повторяя то, что ей до этого сказала сиделка: – Сейчас мне потребуется много денег. На лечение. И вообще.
– Почему ты мне непрерывно хамишь? – вспылил он. – Я уже и так сдерживаюсь, сколько могу. Понимаю, что тебе плохо. Но вас никто не заставлял ехать в этот Израиль с его арабами. Могли бы поехать в Европу или Америку, как все приличные люди. И братца своего ненормального именно ты за собой потянула. А он, между прочим, мой сын.
Арина повесила трубку.
– Это не он оплачивает вашу работу, – сказала она сиделке Асе и внимательно на нее посмотрела.
– Не сердитесь на него, – ответила Ася. – Он очень изменился. Годы и вообще редко делают людей лучше или умнее. И почти никогда не делают добрее.
От оконных стекол отчетливо холодило. Арина прижалась носом к стеклу и смотрела, как там, за двумя деревянными рамами, почти в полной темноте, в тусклом желтом свете северных фонарей, идет первый осенний снег. Она забралась на подоконник и, усевшись боком, прижалась к окну всем телом, левой щекой остро ощущая холодную поверхность стекла.
Сквозь то ли сон, то ли полузабытье она ощутила лежащую на плече руку.
– Бабушка, – сказала Арина, – ты пришла. Не волнуйся за меня. Меня только немного поцарапало. Это как когда бомбят по квадратам, а я случайно оказалась не в том квадрате. А еще ты знаешь, – продолжила она, чувствуя, что плачет, – я много об этом думала и поняла, что север – это не где-то там. Север – это там, где мы. Где бы мы ни были. Я обязательно доберусь до бухты Тикси. И тебе расскажу.
Она открыла глаза и увидела сидевшего у самого края кровати Митю. Вздрогнула от счастья, радости и гнева.
– Аря, – сказал он.
– Тебя не было со мной, – ответила Арина.
– Да.
Он виновато опустил голову.
– Тебя со мной не было, – повторила она, – а автобус взорвался. Прости, что я затащила тебя в этот Израиль. Тебе следовало ехать в Америку или Европу, как все нормальные люди.
Он непонимающе заглянул ей в глаза.
– Там была буря, – зачем-то сказал он, – и не было полетов. Я почти двадцать часов выбирался по обледенелому серпантину. А внизу, под обрывом, был замерзающий Инд.
– Это было красиво?
– Да, – ответил Митя, – очень.
– Вот и отлично.
Арина снова замолчала.
– Кто эта Ася? – спросила она.
– Зачем это тебе?
Арина попыталась сесть в кровати, но Митя остановил ее; он все еще держал руку у нее на плече. Молчали, и Митя лихорадочно рассматривал выражение ее глаз, губ, чуть изменившиеся, как ему казалось, контуры ее лица, очертания тела под белой больничной простыней.
– А бабушка умерла, – вдруг продолжила она.
Митя кивнул.
– Тебя снова не было рядом, – сказала Арина, – во второй раз. А второй раз за все платит. Мы уже не встретимся.
Она сняла его руку со своего плеча и отвернулась к стене.
« 2 »
Арина выздоровела почти полностью. Иногда она все еще чувствовала боли, были и более долгие периоды плохого самочувствия, но, как объяснила ее лечащий врач, это не выходило за рамки ощущений среднего, не идеально здорового человека, каких на планете абсолютное большинство. Умом Арина понимала, что должна быть счастлива, бесконечно благодарна судьбе за свое почти невероятное спасение; но вместо счастья она все больше погружалась в трясину вязкой горечи, одиночества и неизбывной грусти. Хотя то, как повели себя ее родители, Арину не удивило, воспоминание об этом возвращало к острым всполохам душевной боли. Еще более тяжелым, горьким, снова и снова вонзающимся в душу с острой болью было воспоминание о том, что ее бросил брат, с которым, как казалось, ее столь многое связывало; его не было с ней в автобусе, не было и в первые дни, которые остались в памяти глухим серым туманом с редкими проблесками неясных картинок, только потом он появился, но даже тогда вел себя странно и отчужденно; почему-то начал рассказывать о поездке в Индию.
Три раза заходила ее Соня; и все три раза было видно, насколько Соня от нее уже далека и насколько, по большому счету, ей все равно и все это ей в тягость. Про друзей и вовсе было неприятно говорить; в больницу зашли лишь немногие, недолго посидели, ушли с облегчением. Вообще, то, что первые, самые страшные дни ей пришлось провести с этой сиделкой Асей, было невыносимым даже в воспоминаниях. А вот с братом эту Асю явно что-то связывало. Он сказал Арине, что Ася – подруга их родителей, но, когда она вызвалась передать им от Аси привет, категорически и под честное слово запретил это делать. Арина вернулась в мир, который больше не любила и которому больше не верила; он потерял для нее почти всякую ценность. Все, кто когда-либо был ей дорог, и даже воспоминания о них превратились в пустые картинки. Она вернулась в мир, но этот мир был пуст.
Именно тогда она снова задумалась об их семейной легенде, о которой, казалось бы, столько думала в прошлом, и неожиданно увидела эту легенду по-новому. «Увидеть то, что не можешь прожить, столь же бессмысленно, как и прожить то, что не можешь увидеть», – вспомнила она тот текст; его копия до сих пор лежала у нее в ящике стола и переезжала с ней с квартиры на квартиру. Она вспомнила, как тогда, с Митей и Полей, они увидели поднявшуюся над древней крепостью Гиркания Сферу стойкости. Сначала Арину снова обожгло горечью, обидой и ревностью. «Вот до кого Мите действительно было дело, – подумала она с горечью, – вот кого он считал своей подлинной сестрой», а ее, Арину, выбросил из своей жизни еще тогда, когда в Ленинграде играл в революцию на баррикадах, а она за хлеб, воду и койку выполняла отупляющую неквалифицированную работу для крепостных на кибуцном заводе. Но потом ее мысли потекли в другом направлении. «Мы тогда ничего не поняли, – сказала она себе. – Просто увидеть – бесполезно. Прожить – значит стать частью. Дерево сфер – лишь образ Бога. Иудаизм – служение Богу. Прожить – значит стать частью служения». Она начала соблюдать заповеди и ощутила себя частью огромного, значимого, уходящего в прошлое и будущее. Стала ходить на молитвы, разговаривать с раввином, читать книги, которые он ей советовал. Шаг за шагом она начинала ощущать твердую почву смысла под ногами, а потом произошло еще одно чудо – наверное, впервые в жизни она ощутила сопричастность многим, своим.
- Опавшие листья (Короб второй и последний) - Василий Розанов - Русская классическая проза
- Опавшие листья. (Короб второй и последний) - Василий Розанов - Русская классическая проза
- Опавшие листья - Василий Розанов - Русская классическая проза
- Радио молчание - Элис Осман - Русская классическая проза
- Зимний Ветер - Валентин Катаев - Русская классическая проза
- Дом Кёко - Юкио Мисима - Классическая проза / Русская классическая проза
- Я хотел написать книгу, но меня чуть было не съел гигантский паук - Алексей Викторович Серов - Русская классическая проза
- Марина из Алого Рога - Болеслав Маркевич - Русская классическая проза
- Человек рождается дважды. Книга 1 - Виктор Вяткин - Проза
- Так громко, так тихо - Лена Буркова - Русская классическая проза