Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не, – ответил Митя, неожиданно улыбаясь, – Бейрут я не брал.
Но Моран крепко держалась за свою мысль и, казалось, его не слышала.
– И вот я вроде уже как подросла, – продолжила она, – и даже сама уже вышла, и типа в Индии, и как бы с тобой трахаюсь, а ты мне все еще рассказываешь про эти долбаные кусты и трупы. Семнадцать лет, а эта долбаная война все еще тянется. Без перерыва. Только тогда хезбалонов, кажется, в таких количествах еще не было.
– Не было, – согласился Митя.
– Слушай, какое дерьмо, – сказала она снова.
– Это просто, наверное, мир такой. Типа человечество так обычно и жило. Урания.
– Кто?
– Типа наука истории.
– Можно подумать, что от этого дерьмо меньше воняет.
Она допила масалу.
– Ты знаешь, я хотела тебе сказать еще утром, что я, наверное, немножко покатаюсь по Индии в одиночку. Как эти монахи в Дарамсале, которые говорили об уединении. Вроде как випассана, только на дороге.
– Я как-то так это и понял, – ответил Митя, – когда увидел, что ты одета. Я тебя ночью очень испугал?
– Я же тебе сказала, что не очень.
– Ты только не подумай, я не то что какой-нибудь там маньяк. И на тебя ночью не нападу. Или что у меня ПТСС. Совсем нет.
– Зато у меня ПТСС, – сказала Моран. – У нас у всех ПТСС. У всей этой долбаной страны. У всего этого долбаного человечества ПТСС от этого блядского дерьма. Надо быть полным ублюдком, чтобы у тебя не было ПТСС.
– Другого человечества я тебе обеспечить не могу, – попытался отшутиться Митя. – Ты уж прости.
Она вдруг встала и обняла его так нежно, как никогда раньше.
– Не держи на меня зла, – сказала она. – Или держи, но не очень много. Я еще приду в себя, и забьемся в Гоа поближе к декабрю.
Митя кивнул.
– Что ты собираешься сегодня делать? – спросил он.
– Обкурюсь до потери сознания. Или пойду на водопад.
– Лучше на водопад.
– Какая разница. Все равно до этого гребаного водопада никто никогда не доходит.
На всякий случай Митя попросил дополнительную комнату на одну ночь. На следующее утро он собрал вещи, проведал Моран, обнял ее, убедился, что она не обкуренная, и сел в автобус на Агру, а оттуда через Фатахпур отправился в Раджастан и Гуджарат.
Индия была прекрасна, а быть в Индии было как оказаться на Марсе или на Венере. По мере удаления от Дели Митя удалялся и от затоптанных туристами маршрутов. Сквозь Агру еще протекали бессмысленные потоки организованных туриков в белых глаженых брюках, в основном для того, чтобы сфотографироваться у Тадж-Махала. И все же относительно недалеко от этой толпы был расположен Красный форт с примыкающей к нему старой крепостью и много чего еще. Уже в километре от Тадж-Махала лица туристов менялись; их глаза наполнялись светом и изумлением перед мирозданием. А вокруг лежал миллионный город; коровы и свиньи рылись в двухметровых кучах разлагающегося мусора. Фатахпур был величествен, торжествен и пуст; прекрасная столица империи, которая оказалась непригодной не только для управления и содержания огромного двора, но и для повседневной жизни. Оглядываясь назад, Митя понял, что именно здесь, на краю Раджастана, у городов появились цвета. Он вспомнил, что Агра была белой с легкой примесью серого и одновременно темно-красной, часто с тяжелым темно-малиновым отливом. Фатахпур был желтым, песочным, охристым, темно-белым; даже его каменная резьба казалась сотканной из полотна цвета охры.
Еще в большей степени цветом были пропитаны города и форты Раджастана. Джайпур был желтым, белым и красным; но это был не тяжелый красный цвет Агры, а красный – горящий, наполненный светом и дыханием. Дворцы и городские стены здесь казались миниатюрными, а старые дома, наоборот, похожими на крепости. Здесь же, в Джайпуре, кончалась зона вывоза упакованных в автобусы туриков; дальше на запад хаотическое существование Индии растекалось уже почти неприкрашенным незатемненным морем, а цвета наполняли воздух. В Пушкаре не было крепости, зато в нем было то ли двести, то ли триста храмов, и он был светло-голубым, а по карнизам домов и улицам, прямо по проезжей части, бегали десятки маленьких обезьян. Здесь было множество паломников, обращавших на рюкзачников и экспатов значительно меньше внимания, чем сами туристы обращали на бегающих по улицам обезьянок. В Джодхпуре на горе стояла огромная, почти что сказочная крепость, коричневая с красноватым отливом, и дорога наверх вилась между ее стенами, под башнями и сквозь многочисленные штурмовые коридоры. И в Джайпуре, и в Пушкаре, и в Джодхпуре во все стороны расходились километры недостроенных домов и складов, халуп, сараев, разбитых улиц, арыков с грязной водой и куч мусора. И все они были прекрасны.
Витиеватый, кружевной, бело-голубой Удайпур стоял на озере, и по озеру на лодках катали статуи индийских богов. Почти пограничный пустынный Джайсалмер был желтым, песчаным; он казался пришедшим из «Тысячи и одной ночи». В тех дальних пограничных краях было много верблюдов. Казалось, что караванная дорога, когда-то начинавшаяся у старой крепости Джайсалмера, через многие тысячи километров запретных для израильтян стран напрямую выходила куда-нибудь к предместьям Беер-Шевы или к несуществующему ядерному реактору в Димоне. Иногда Митя звонил Аре; иногда, как ни странно, Асе. Но чаще просто спрашивал себя, как все они там. В Пушкаре водитель обычного для Индии такси в виде мотороллера с прицепленной к нему крытой тележкой, которые здесь называли моторикшами, спросил, откуда он.
– Из Израиля, – ответил Митя.
– Израиль – это хорошо, – сказал таксист.
Митя согласился.
– В Пушкаре много людей из Израиля.
Митя согласился и с этим.
– Индия – это и вообще маленький Израиль, – заключил таксист.
На это Митя не нашелся что ответить.
Блуждая по Раджастану и Гуджарату, он увидел гигантские ступенчатые колодцы, настоящие подземные города, уходящие в дальнюю глубину, украшенные витиеватой каменной резьбой и многими этажами арок и коридоров. Он добрался до колодцев в Патане и Вадване, в Ахмедабаде и Аландже и, конечно же, до Чанд Баоли в Абанери и Сурья Кунда в Модхере. Кажется, в Джодхпуре он вспомнил тех удивительных барышень, с которыми когда-то, сейчас ему казалось, что много лет назад, он познакомился в Дели на Мейн Базаре,
- Опавшие листья (Короб второй и последний) - Василий Розанов - Русская классическая проза
- Опавшие листья. (Короб второй и последний) - Василий Розанов - Русская классическая проза
- Опавшие листья - Василий Розанов - Русская классическая проза
- Радио молчание - Элис Осман - Русская классическая проза
- Зимний Ветер - Валентин Катаев - Русская классическая проза
- Дом Кёко - Юкио Мисима - Классическая проза / Русская классическая проза
- Я хотел написать книгу, но меня чуть было не съел гигантский паук - Алексей Викторович Серов - Русская классическая проза
- Марина из Алого Рога - Болеслав Маркевич - Русская классическая проза
- Человек рождается дважды. Книга 1 - Виктор Вяткин - Проза
- Так громко, так тихо - Лена Буркова - Русская классическая проза