Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зловещую роль сыграло огосударствление культуры. В 1930-е годы, когда, наконец, с кооперативными издательствами, свободными выставками и другими проявлениями вольнодумия было покончено, последними, исчезающими островками живой культуры оставались «юродивые» (существует легенда, очень похожая на правду, – слова Сталина о Пастернаке: «Не трогайте этого небожителя»).
Но и «юродство» не всегда спасало. Так, Даниил Хармс, разгуливавший по Ленинграду в гольфах, необычной шляпе, с «цепочкой с массой загадочных брелоков вплоть до черепа с костями», забавно читавший свои стихи, сидя на шкафу, был арестован в 1941 году.
А начиналось с разносных и развязных статеек «собратьев» по перу. Уже в 1930 году Хармс был сурово осужден газетой «Смена» в статье «Реакционное жонглерство (Об одной вылазке литературных хулиганов)». Группа обэриутов «приравнивалась к классовому врагу, подлежащему уничтожению» (Глоцер. В. Легенды и правда о Данииле Хармсе // Московские новости, 1988, 28 августа). Физическое уничтожение Хармса последовало в 1941-м.
Думая о внешнем облике «юродивых» 1930-х годов, нельзя не привести и описание Осипа Мандельштама в записях Л. Я. Гинзбург: «Мандельштам слывет сумасшедшим и действительно кажется сумасшедшим среди людей, привыкших скрывать или подтасовывать свои импульсы… Ему не совладать с простейшими аксессуарами нашей цивилизации. Его воротничок и галстук – сами по себе. Что касается штанов, слишком коротких, из тонкой коричневой ткани в полоску, то таких штанов не бывает. Эту штуку жене выдали на платье».
Тотальное наступление на культуру шло по всем направлениям: подвергались «классовым» атакам и творцы культуры, и ее толкователи (литературоведы, историки, археологи), и ее «хранители».
Михаил Михайлович Бахтин оказался в ссылке в Казахстане уже в 1931 году.
На последнем своем труде об античности – «Образ и понятие», так и оставшемся не опубликованным, Ольга Фрейденберг в 1954 году сделала надпись-надгробие:
«Приходится начинать с того же. С тюремных условий, в которых писалась работа.
У меня нет права на научную книгу. А потому я писала на память. От научной мысли я изолирована. Ученики и друзья отвернулись, аудитория отнята.
В этих условиях я решила синтезировать свой тридцатилетний исследовательский опыт, чтобы на этом заглохнуть.
Прохожий! Помолись над этой работой за науку».
Домбровский описывает в романе рощу задушенных деревьев – грандиозный образ-символ гибели культуры: «Это была действительно мертвая роща, стояли трупы деревьев. И даже древесина у этих трупов была неживая, мертвенно-сизая, серебристо-зеленая, с обвалившейся корой, и кора тоже лупилась, коробилась и просто отлетала, как отмершая кожа. А по всем мертвым сукам, выгибаясь, ползла гибкая, хваткая, хлесткая змея-повилика. Это ее листики весело зеленели на мертвых сучьях, на всех мучительных развилках их, это ее цветы гроздьями мельчайших присосков и щупальцев, удивительно нежные и спокойные, висели на сучьях».
Дальновидный Зыбин прекрасно понимает то, чего не понять душителю: что он тоже обречен.
«Страшное дело, – сказал Зыбин. – Вы понимаете, Кларочка, они же мертвые. Их повилика задушила… И она тоже погибнет… только она не знает об этом. Она такая же смертная, как и они. Вот выпьет их до капли и сдохнет».
Нет, плохим «пророком» оказался Мандельштам.
Личность конечно же пытались «распылить». Но и человек, и роман выжили. Домбровский написал о сопротивляемости интеллигента, о невозможности сломить его дух – не о том отчаянном мальчишеском заговоре Коммунистической партии молодежи, о чем поведала повесть А. Жигулина «Черные камни», – с зеркальным отражением той же структуры, которой они пытались сопротивляться, – а о стоицизме личности, отстоявшей свою независимость, честь и достоинство в 1937 году. «Недобрый, жаркий и чреватый страшным будущим год» – таковы слова, завершающие роман Домбровского. Один месяц провел Зыбин в стенах алма-атинской Лубянки – арестовавшие его органы, соблазнившиеся идеей развернуть у себя, на периферии, открытый процесс на манер московских («Дело-то планируется немалое… Профессор, бывшие ссыльные, писатели, троцкисты, военные, убранные из армии, – шпионаж, террор, диверсия, вредительство на стройках. Приезжал Пятаков, – прикидывает варианты следователь, – оставил свою агентуру, имелась связь с Японией через Синцзян. Зыбин и собирался махнуть туда с золотом. Но если его не удастся заставить писать и называть имена, то тогда все может полететь»), вынуждены были отступиться. Эта ситуация кажется – при всем том, что мы знаем сегодня о терроре, – неправдоподобной. Зыбин выходит из тюрьмы – и его победа символична, это конечная победы культуры в контексте главной идеи романа, хотя и остается трагический вопрос о дальнейшей судьбе героя.
Правда, после выхода из тюрьмы мы увидим Зыбина глазами художника Калмыкова человеком раздавленным: «Зыбин сидел, скорчившись, на лавочке, и руки его висели… Черная согбенная фигура». На лавочке около тюрьмы рядом с Зыбиным будут сидеть выгнанный (из-за упорства Зыбина) следователь Нейман и осведомитель по кличке Овод – «все, видимо, времена нуждаются в своем Оводе». Так и запечатлеет навечно эту троицу на квадратном кусочке картона художник в огненном берете, синих штанах с лампасами и в зеленой мантилье с бантами.
Зыбин выживает (и остается совершенно чужим, опасным для системы – таков парадокс романа) потому, что он с самого начала не принимает никаких ее условий, не идет ни на какой контакт с нею, в отличие, скажем, от Корнилова, попадающего в ее ловушку. Бухарин, Каменев, Зиновьев и другие – те признавались в несуществующих фантастических преступлениях еще и потому, что были частью этой системы (даже еще инициаторами), а следовательно, ее заложниками.
Почему же ничего не вышло у опытного следователя Неймана (и его подручных, главным из которых была племянница Неймана, красавица Долидзе)? Почему ни он, ни начальник управления, ни даже прилетевший из Москвы знаменитый Роман Штерн не смогли справиться с ведущим вполне легкомысленный образ жизни, любящим выпить, нравящимся женщинам «хранителем древностей»? Как его характеризует прокурор: «Говнюк! Пьяница! Трепач!» Что же есть у него за душой такое, что помогает ему выстоять? Выстоять этой «засраной интеллигенции», как ее называет (вернее, обзывает) директор краеведческого музея? «Бесклассовый», по определению того же директора, гуманизм? Да, гуманизм и его культура. «Зыбин мыслит – следовательно, борется с тиранией, – пишет в кратком вступлении к журнальной публикации романа Фазиль Искандер, – и потому в высшем смысле, а не в смысле нелепых обвинений, он действительно враг машины уничтожения задолго до того, как она его в себя втянула». Зыбиным генетически унаследованы великие гуманистические ценности – то, что другая красавица-лейтенант безапелляционно отторгает как «факультет ненужных вещей». Что же это за «ненужные вещи»? «Вечный студент и вольный слушатель факультета ненужных вещей» определяет их так: «Разум, совесть, добро, гуманность – все, все, что выковывалось тысячелетиями и считалось целью существования человечества». Это идея демократии, которую хочет окончательно растоптать тот, кто, по словам
- Скрытый сюжет: Русская литература на переходе через век - Наталья Иванова - Публицистика
- Переписывая прошлое: Как культура отмены мешает строить будущее - Весперини Пьер - Публицистика
- Миф о шести миллионах - Дэвид Хогган - Публицистика
- Моцарт и Сальери. Кампания по борьбе с отступлениями от исторической правды и литературные нравы эпохи Андропова - Петр Александрович Дружинин - История / Литературоведение
- Русская жизнь-цитаты 7-14.01.2024 - Русская жизнь-цитаты - Публицистика
- Русская жизнь-цитаты 7-14.04.2024 - Русская жизнь-цитаты - Публицистика
- Русская жизнь-цитаты 14-21.03.2024 - Русская жизнь-цитаты - Публицистика
- Русская жизнь-цитаты 21-31.10.2024 - Русская жизнь-цитаты - Публицистика
- Русская жизнь-цитаты 20-31.12.2024 - Русская жизнь-цитаты - Публицистика
- Русская жизнь-цитаты 7-14 июня 2024 - Русская жизнь-цитаты - Публицистика