Рейтинговые книги
Читем онлайн Текст и контекст. Работы о новой русской словесности - Наталья Борисовна Иванова

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 57 58 59 60 61 62 63 64 65 ... 269
памятника девушке, покончившей жизнь самоубийством, то трупа молодой утопленницы (финал романа). Облики смерти могут быть разными. Смерть может быть даже добрее к окружающим, чем жизнь. Как говорит кладбищенский сторож, «мертвый человек – он самый безвредный!». А в культуре вообще нет смерти. И дух человека бессмертен.

Вся ткань романа прошита мыслью о другой смерти – антидуховной, «мертвой». И сам Зыбин чуть не стал ее пособником – когда посадил пойманного в Черном море краба себе под кровать, чтобы тот сдох поскорее, чтобы увезти его в Москву и подарить девушке. Но краб сопротивлялся смерти до последнего, и когда опамятовавшийся Зыбин отпускает краба в море, то испытывает невиданное душевное облегчение. Нет, казнить, лишать жизни он не может. Это – прерогатива сил, противостоящих Зыбину, сил, стерегущих свое «царство мертвых», свой ад.

Откуда же взялась эта «повилика», душащая рощу, эта нежить, эти мертвые души, отправляющие в концлагеря миллионы душ живых? Откуда взялись хрипушины и штерны, гуляевы и нейманы, лейтенант Долидзе и «будильник» Игорь, проходящий свою курсантскую практику? П. Палиевский («Литературная газета», 1988, 21 сентября), не упускающий случая ответить на этот трагический вопрос, поучающе напоминает слова Григория Мелехова: «Опутали нас ученые люди…

Господа опутали! Стреножили жизню и нашими руками вершат свои дела…» «Но кто именно эти господа?» – этот вопрос оставляет Палиевский для последующих рассуждений, и, «дешифруя» творчество Булгакова, у него находит ответ, что вовсе не Сталин виноват («стремления списать на Сталина»), – вот и в «Мастере и Маргарите» «бесстрашный Каифа… разъясняет прокуратору, кого тому придется помиловать, а кого казнить».

Можно, конечно, соблазниться и этим путем, и искать виновников сталинизма, исключив Сталина, среди каиф, – хотя я не стала бы так прямолинейно, как это делает Палиевский, отождествлять прокуратора со Сталиным: прокуратор лишь орудие кесаря, а не сам кесарь.

Нетрудно понять, что и кого конкретно имеет в виду Палиевский, полагающий народ неким инфантильным существом, безвольным и недалеким, существом, которое могут «соблазнить» любые «умники» (я лично эту точку зрения вовсе не разделяю и полагаю, что народ осмысленно участвовал в революции). Но если, предположим, встать на позицию Палиевского, невозможно будет объяснить загадочнейшее явление: прекращение массовых репрессий против народа сразу после смерти тирана, хотя все остальные «силы» продолжали оставаться на своих местах! Возвращаясь к роману Домбровского – и хрипушины, и гуляевы, и такие симпатичные Смотряев и Суровцев, занявшиеся «разработкой» (то бишь вербовкой) Корнилова.

Так вот: об умных людях. Андрей Эрнестович, в прошлом – отец Андрей, ведущий долгие философские диспуты с Корниловым о Христе и христианстве, отец Андрей, на которого в конце концов почти невольно, но доносит Корнилов (а тот, в свою очередь, на него – такова круговая порука доносительства в стране), вспоминает своего отца – «можно сказать, историю русской общественной мысли». Журналиста, поэта-шестидесятника, который и в «Отечественных записках» выступал, и писал письма Герцену, и к Чернышевскому ездил… И видимо, пережил крах идеи, зажегшей его в молодости, – страшно запил и повесился на чердаке.

Приоритет идеи или приоритет живой жизни? Так стоит вопрос. Почему за мучениками, за высокоидейными людьми идут «убийства, сумасшествия, инквизиция»? Почему «после мучеников всегда идут палачи», присвоившие себе идею и извратившие ее?

Среди эмблематических символов в романе – бронзовый бюстик Дон Кихота у отца Андрея. Чрезвычайно похожий на знаменитый образ, созданный Доре. Однако этот Дон Кихот «высовывал язык и дразнил… сатанински торжествовал над кем-то. И был он уже не рыцарем печального образа, а чертом, дьяволом, самим сатаной. Это был Дон Кихот, тут же на глазах мгновенно превращающийся в Мефистофеля».

Сатанинство сталинщины постоянно акцентируется Домбровским. Сам Сталин появляется во сне-кошмаре Зыбина (аналогично черту во сне Ивана Карамазова) и тоже вступает в философский спор. Вся «нежить» так или иначе, но сопровождается вроде бы проходными, но значащими словами – «силен дьявол», «черт его знает»; профессиональные христопродавцы и ловцы душ наделены Домбровским обращениями «к бесу» и т. п. Это конечно же не случайно. История Христа является глобальной праметафорой истории с Зыбиным; история Иуды имеет самое непосредственное отношение к Корнилову. Но самое главное – в христианских образах романа аккумулируются те противостоящие бесовству вечные ценности, на которые опирается герой, черпая силы для сопротивления. Из Дон Кихотов – в подручные сатаны? (В эпизоде, где появляется и размышляет Сталин, упоминаются сросшиеся на ноге пальцы – «примета антихриста», как сказал ему кто-то еще в семинарии. И тогда это ему понравилось».)

Что ж, и такой путь, к сожалению, прошли некоторые представители нашей славной интеллигенции. «Мы самый пишущий наркомат в Союзе! Да нет – в мире! – веселится Штерн. – Мы все мастера психологического рисунка! Мы психологи, мать вашу так! У нас и наивысшее начальство сочиняет драмы в пяти актах для МХАТа». Но отнюдь не только таких, как Штерн, я имею в виду. В создании знаменитой книги о Беломоро-Балтийском канале, воспевавшей рабский труд заключенных, участвовали и Горький, и Зощенко, и Шкловский. А в пьесе «Сомов и другие», написанной в 1931 году, автор «Несвоевременных мыслей», былой яростный защитник прав русской интеллигенции, Горький одним из первых разоблачает «врагов народа», интеллигентов, вредителей-инженеров. «Правильный» старик из народа, рабочий по фамилии Крыжов, так и характеризует – на псевдонародном воляпюке – работу инженеров: «…там дело нечисто, поврежденное дело! У меня кекрадка есть, в ней сосчитано все, все часы, вся волокита…» То есть и донос уже готов! Бдительного Крыжова спрашивают: «Можно взглянуть?» – «На то и написано, чтобы читали». Резонер-рабочий наставляет: «…надобно… круче дела-то загибать». И далее:

«Китаев. Что там у вас, – вредители работают?.. Много вокруг нас чужого народа.

Крыжов. Выметем».

Естественно, что сюжет завершается торжественным появлением четверых агентов ГПУ, быстренько арестовывающих главного героя, у которого, конечно же, классовое происхождение не на высоте: «кислая дворянская закваска» (в ремарке отмечены его грубость и честолюбие, а у других «врагов» – «обозленность», авантюризм, «человек, способный на все из мести за свои неудачи»). Одна из зловещих ремарок горьковской пьесы: «Количество агентов постепенно увеличивается».

«Инженер человеческих душ», по совместительству начальник следственного отдела НКВД Роман Штерн, за которого пьесы сочиняют подследственные, кокетливо-ностальгически размышляет о своей жизни: «Никуда я от того же Чехова и Шекспира не ушел. Все они оказались со мной, в моем кабинете». Одним из козырных аргументов следователей Зыбину являются глумливо повторенные слова Горького: «Если враг не сдается, его уничтожают», произнесенные великим пролетарским писателем-гуманистом примерно в то же время, когда он вводил в пьесу в качестве «ангелов» (у Домбровского: «Ангелы пришли. Теперь уж в полной ангельской форме. Сидят, пишут и тебя зовут») агентов ГПУ. Нет, недаром ЦПКиО иезуитски в 1938 году назвали именем Горького…

Кстати, окна серого дома,

1 ... 57 58 59 60 61 62 63 64 65 ... 269
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Текст и контекст. Работы о новой русской словесности - Наталья Борисовна Иванова бесплатно.
Похожие на Текст и контекст. Работы о новой русской словесности - Наталья Борисовна Иванова книги

Оставить комментарий