Рейтинговые книги
Читем онлайн Текст и контекст. Работы о новой русской словесности - Наталья Борисовна Иванова

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 59 60 61 62 63 64 65 66 67 ... 269
и пропаганда средств массовой информации и авторитарное искусство. Недаром эпиграфом к повести стоит цитата из М. Горького: «Что вы сделали, господа?» Речь идет об искажении самой природы – в сущности, прекрасной; о дрессировке сознания людей, без которой мы ничего не поймем в возникновении эйфории масс, а критика тоталитаризма останется на «первичном» уровне эмоциональных заклинаний. Тем более что, как справедливо замечает А. Ципко, «во многих случаях развенчание одних, легко разоблачаемых политических мифов вело к утверждению и пропаганде иных… А нередко эмоциональная, честная критика прошлого… гипнотизировала мысль». Один из новых мифов – это прямолинейное деление общества на «сталинистов» и «антисталинистов», на Шеховцовых и Андреевых, с одной стороны, и на Адамовичей и Карякиных – с другой. А посередине-то – огромное количество людей, опиравшихся в свое время и в своей вере на одно – на Службу. Служивших неправедной идее, но служивших ей по-своему честно. Искренне считавших, что так и надо жить и работать, что они исполняют свой гражданский долг. И сейчас оказавшихся в растерянности от того, что Служба оказалась неверной, неправедной.

Свобода для Руслана – это «особенная, невиданная кара», и он переживает ее как ужасное, невиданное, катастрофическое наказание. Руслан выброшен из своей жизни, изгнан из рая, теперь для него навсегда «потерянного». Он пытается восстановить оборванные связи и живет только одним – недостижимой надеждой на возвращение лагерного порядка, представляющегося ему олицетворением порядка мирового.

Владимов подробно, основательно пишет то, как натаскивали Руслана и других собак, как последовательно осуществлялась дрессировка на «злобу», на «выборку из толпы». От природы Руслан отнюдь не зол. Но для того чтобы сделать из него или из Джульбарса, Ингуса и других «отличника по злобе», «отличника по недоверию к посторонним», надо было проявить много целенаправленной энергии воспитания.

Повесть А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича», публикация которой открыла в нашей литературе лагерную тему, рассказывала о лагере изнутри колючей проволоки – с точки зрения зэка. Владимов раскрывает сознание существа, находящегося вроде бы по другую сторону колючей проволоки, но с гораздо более искаженной природой, чем те, кто волею судьбы оказался внутри ее. «Господа! Хозяева жизни! – «окликает» Владимов в одном из авторских отступлений свой эпиграф. – Мы можем быть довольны, наши усилия не пропали даром. Сильный и зрелый, полнокровный зверь, бегущий в ночи по безлюдному лесу, чувствовал на себе жесткие, уродливые наши постромки и принимал за радость, что нигде они ему не жмут, не натирают, не царапают. Когда бы кто-нибудь взялся заполнить Русланову анкету, – а раньше, поди, и была такая, но канула вместе с архивом в подвалы “вечного хранения”, – она бы оказалась радужно сияющим листом с одними лишь прочерками, сплошными, душе нашей любезными “не”. Он – не был. Не имел. Не состоял. Не участвовал. Не привлекался. Не подвергался. Не колебался. По всей справедливости небес, великая Служба должна бы это учесть и первым из первых позвать его, мчащегося к ней под звездами, страшась опоздать».

Свобода не просто не привычна для Руслана – она для него не приемлема. Для него мир делится на охраняющих и на подконвойных. Всякие «вольняшки» вызывают его раздражение прежде всего потому, что они чужды его устойчивой картине мира.

Трудным вопросом он задается в трудные для себя, новые времена, когда ему начал открываться другой, большой, грандиозный, свободный мир. «Так если мир такой большой, сколько же это кольев надо забить, сколько размотать тяжеленных бухт? А может быть… Может быть, настало время жить вовсе без проволоки – одной всеобщей счастливой зоной?»

Всеобщая зона – брезжущая замена тотальной разделенности. Преодоление разделенности, выбор не в сторону свободы, а в сторону несвободы. «Нет уж, решил он не без грусти, так не получится. Это каждый пойдет куда ему вздумается, и ни за кем не уследишь».

Если даже предоставлена кому-то свобода, то и собака, и ее Хозяин воспринимают ее лишь как временную.

Как говорит Хозяин бывшему зэку, Потертому, который заявляет о своей невиновности, о своей реабилитации («…так мы же вроде невиновные оказались…»): «А я бы тебе по-другому советовал считать. Что ты – временно освобожденный. Понял? Временно тебе свободу доверили».

В этом тезисе о «временной свободе», данной хозяевами, неожиданно начинает звучать и перекликающийся с нашими современными дискуссиями строгий вопрос «вологодского» охранника Потертому: «…я вижу, на что ты свою свободу тратишь. По кабакам ошиваисси, пить полюбил. А там ты как стеклышко был – и печенка в порядке».

Приведу лишь одну из несравненно более интеллигентных по форме вариаций того же тезиса: «В понятии гласности заложена лишь возможность задавать “смелые” вопросы, но никак не гарантируя серьезности и глубины ответов» (Шацков В. «Литературная газета», 1989, 22 февраля). Не слышится ли здесь сакраментальное – на что вы свою свободу тратите? А ведь свобода и ее полузаконное дитя – гласность (истинно законным ее детищем я считаю свободу слова, а не стеснительный несколько эвфемизм – «гласность», аналога которому ни в одном языке нет) существуют прежде всего ради… самой свободы. В том числе и свободы задавать те вопросы, на которые еще нет ответа, – без оглядки на то, подготовлены ли глубокие ответы. Без этих неупорядоченных, внезапных, «дикорастущих», «неподготовленных» вопросов не возникнут ни информированность, ни «умение выделять ключевые проблемы» (слова того же автора). Гласность не гарантирует ничего, кроме гласности. А если гласность начнут сдерживать – мол, на что вы ее тратите? – то резонно возникнет следующий вопрос: а кто должен за человека решать, на что ее тратить, кто должен указывать и направлять?

Иначе получится, что в правильном использовании временной свободы больше всего заинтересованы именно охранители. Хозяева. Иначе опять согласимся, что общество делится на тех, кто идет в толпе, и тех, кто конвоирует. У Искандера есть замечательное словечко для конвоирующих свободу: «Присматривающие».

Бывший заключенный, которого сознание Руслана наделяет кличкой Потертый, осуществляет свою свободу конечно же с опаской, с оглядкой. И пока ему еще трудно вырваться из несвободы – ведь даже кожа его, как отмечает внимательный Руслан, навсегда пропахла лагерным запахом. И тем не менее, несмотря на этот вечный запах, по которому Руслан безошибочно выделяет подконвойного, Потертый – не раб, он свободен и в разговоре с Хозяином, и в том чисто человеческом движении, которым он пожалел преданного Хозяином Руслана. В поведении Потертого свобода реализуется гораздо шире, чем в поведении Руслана или сержанта-охранника. Его душа вышла из лагерного ада живой, ибо он способен на жалость, милосердие, сострадание. Но Потертый – человек все-таки сломленный, с перебитым позвоночником. Горько и точно заметил В. Шаламов, что лагерный опыт не дает для человека ничего позитивного, лишь разрушает его. И Потертого этот опыт конечно же подломил. Один из

1 ... 59 60 61 62 63 64 65 66 67 ... 269
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Текст и контекст. Работы о новой русской словесности - Наталья Борисовна Иванова бесплатно.
Похожие на Текст и контекст. Работы о новой русской словесности - Наталья Борисовна Иванова книги

Оставить комментарий