Рейтинговые книги
Читем онлайн Текст и контекст. Работы о новой русской словесности - Наталья Борисовна Иванова

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 52 53 54 55 56 57 58 59 60 ... 269
предшественником на фоне тотального воплощения «идеи».

В связи с этим наш современный спор о том, все ли должны сегодня нести вину за прошлое, мне представляется навязанным наследием тех времен. Тогда все должны были ощущать свою вину – и теперь все пусть будут виноваты. Эту «псевдовину всех» я хочу заранее и решительно отделить от корневого для интеллигенции ощущения вины («без вины виноватые») за все происходившее и происходящее в стране. Вина сталинщины – не метафизическая вина, а конкретная, реальная, и нельзя народ, против которого велась необъявленная война, делать виноватым и сегодня. Иначе мы никак не выберемся из той страшной ловушки, в которую нас и пытались втянуть. Насаждаемое чувство вины и порождало страх, от которого не могло и до сих пор окончательно не может избавиться общество.

Герой Ямпольского оказывается в заколдованном круге, чуть ли не заболевает манией преследования – но это не мания, а реальное преследование; и вот уже дворовая собака вызывает в нем резкое чувство зависти к ее «свободе».

Всего только одна ночь преследования – и чувство удивления сменяется чувством полной апатии и усталости, равнодушия к собственной судьбе. Все происходит на фоне такой, казалось бы, мирной, обыденно текущей действительности – с пионерами, сборщиками макулатуры, со звонками из учреждения, с суетой и очередью в гастрономе, но все это так похоже на игру в «кошки-мышки середины XX века». Человек ощущает свою полную беззащитность. Он находится в «другом мире», даже стоя в очереди за колбасой: «Я шел и шел, словно сквозь подводный мир безмолвия, под огромным давлением километровой толщи воды». В этом состоянии преследования психологические ощущения человека резко деформируются.

В уже упоминавшейся мною выше статье «Куда ведет “ариаднина нить”»?» Глушкова высокомерно и голословно отделяет страдания столь неприятной ей интеллигенции от страданий народных, в том числе и крестьянского поэта Сергея Клычкова. На самом же деле эти страдания, эти мучения были одного рода, одного порядка, одного происхождения. Приведу лишь стихотворение С. Клычкова, напечатанное в «Литературной газете» 13 мая 1929 года – года «великого перелома», начала сплошной коллективизации, разгрома «кулацких» поэтов. Поразительно психологическое совпадение ощущений «барда кулацкой деревни», как его заклеймили, и городского интеллигента, героя романа Ямпольского (хотя их разделяет целых 20 лет):

Меня раздели донага

И достоверной были…

На лбу приделали рога

И хвост гвоздем прибили…

Пух из подушки растрясли

И вываляли в дегте,

И у меня вдруг отросли

И в самом деле… когти…

И я вот с парою клешней

Теперь в чертей не верю.

Узнав, что человек страшней

И злей любого зверя!..

Эти слова, этот крик исторгся только после «длинных, темных собраний, собраний-боен, собраний-душегубок, собраний, на которых шло быстрое обесчеловечивание людей, собраний куриц, сороконожек, божьих коровок, собраний тли» (Ямпольский). Чувство вины «вывалянного в дегте» человека, «растворенное, как адреналин в крови», и порождало странное, фантасмагорически гротескное ощущение себя небывалым «чудищем»[37]. К этому ощущению, к потере лица человеческого не только у палачей, что было бы естественно, но и у жертв настойчиво вели инсценировки на «процессах» и планомерные кампании по «вовлечению» все новых и новых, свежих участников происходящих в стране массовых «осуждений». Требовалась невероятная сопротивляемость личности для того, чтобы отказаться принимать в этом участие. Отказаться санкционировать. Отказаться поставить подпись под гневным осуждением «врагов народа». Вспомним еще раз гроссмановского Штрума, избегшего многих ловушек, но вдруг испугавшегося, споткнувшегося и подписавшего пресловутое письмо. И вспомним Софью Петровну, по порыву души робким словом своим попытавшуюся защитить от навета машинистку, допустившую «политическую» опечатку… И вспомним десятки советских писателей, горячо клеймивших «выродков» и «убийц», «подкулачников» и «подпевал». Многие из них, как, скажем, Михаил Кольцов, сами потом оказались жертвами произвола.

Проза, приходящая со страниц журналов к читателю сегодня, заставляет размышлять об этом. Но правда не может быть односторонней, она должна восстановиться во всей полноте, во всех своих нравах. Правда и есть та самая художественность, которую так ждали. И надо отдать должное писателям, в нелегких условиях эту правду бесстрашно добывавшим.

1988, май

Юрий Домбровский. Мертвая роща

Сначала был «Хранитель древностей».

Именно этот роман, опубликованный в журнале «Новый мир» в 1963 году, познакомил читателя с Георгием Николаевичем Зыбиным – правоведом по образованию, историком, археологом по профессии, философом по складу ума, христианином по убеждениям, интеллигентом по сути своей. Действие «Хранителя древностей» разворачивалось в 1937 году в Казахстане, где автор книги в те же годы отбывал ссылку. Роман был во многом автобиографичным: «Юность» в № 2 за 1988 год перепечатала из «Казахстанской правды» 1937 года статью, из-за которой и возникло вокруг «хранителя древностей» спиралеобразное движение сил доносительства – движение, с закономерностью приводящее его к тюрьме и допросам уже в новой книге – «Факультет ненужных вещей». Над ней Домбровский работал в 1964–1975 годах (опубликован роман в «Новом мире» в конце 1988 года, № 8–11).

Естественное развитие, органический рост литературы из-за цензурных запретов, редакционного страха, идеологического прессинга были долгое время нарушены, связи порваны, причины и следствия смещены, поэтому будущему (да и настоящему, теперешнему) историку, исследователю современного литературного процесса будет чрезвычайно сложно восстановить истинную картину развития событий. В частности, в литературе постоянно идет внутренняя полемика, каждое новое произведение вступает в определенный контакт с прошлым, получает от него импульс или, наоборот, отталкивается. Но как, скажите, представить себе реальное взаимодействие литературных сил, если мы только сегодня смогли прочитать романы, написанные 20, 30, 50 лет назад?

Кто и как на кого влиял, скажем?

Вот и слово-символ прозы Юрия Трифонова, переходящее у него из произведения в произведение: раскоп. Раскоп – термин археологический. Трифонов же пользуется им для обозначения метода работы ученого-историка Сергея Троицкого в «Другой жизни» – историк раскапывает такие документы о царской охранке, которые (как он шепчет жене ночью) «чреваты»… Да и сам метод писателя Трифонова можно уподобить раскопу – все глубже и глубже, до корней событий опускалась его историческая концепция истоков террора, вехами которой были 1937-й, 1919-й, 1970-е годы.

Читал ли он «Факультет ненужных вещей»? Не знаю. Но могу предположить, что идея Домбровского о слоях истории, запечатленная им в «Хранителе древностей», продолженная и обогащенная художественной мыслью в «Факультете», воздействовала на Трифонова глубоко и серьезно.

Герой «Хранителя древностей», найдя в раскопе деревянную чурку, спешит отмыть ее от грязи, дабы исполнить мечту детства – восстановить мир прошлого. Ведь «древесина… является очень точным документом, она свидетель всех земных и небесных сил, проявившихся за период

1 ... 52 53 54 55 56 57 58 59 60 ... 269
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Текст и контекст. Работы о новой русской словесности - Наталья Борисовна Иванова бесплатно.
Похожие на Текст и контекст. Работы о новой русской словесности - Наталья Борисовна Иванова книги

Оставить комментарий