Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как раз накануне дня, когда обидели мать, у Фимы вечером было столкновение с «кузистами». Он прогуливался с двумя барышнями по Александровской, когда у входа в городской парк к ним подошли два щеголеватых юнца с нарукавными повязками, украшенными свастикой. Подхватив его спутниц под ручки, они потребовали, чтобы «жидан» проваливал. Описать, что тут произошло, не может никакое перо, будь оно трижды стальное. Великий господарь Молдовы Штефан чел Маре взирал на побоище с высоты постамента надменно и отстранённо. Схватка была короткой, можно сказать, мгновенной. Фима не бил ногами поверженных соперников, он только одёрнул закатавшийся рукав, пригладил волосы, наклонился и сорвал с руки недвижимого противника нарукавную повязку, трубно высморкался в неё и бросил на память незадачливому хозяину. Затем он подошёл к перепуганным девушкам и как ни в чём не бывало продолжил прогулку. Это происходило вчера. И вот сегодня – история с водой!
Выслушав мать, Фима взял ведро и двинулся к будке. Хозяин отказался продавать ему воду. Этого Фима и ждал. Для начала он оторвал от проёма двери метровую железную перекладину, на которую, когда будку запирали, навешивался замок. Хозяин с криком было бросился на хулигана, но Фима загнал его внутрь и выломанной железякой метелил, приговаривая: «Жиды не умоются водой, но ты умоешься кровью!» Бросив орудие «воспитания» возле избитого обидчика матери, он спокойно набрал ведро воды и вернулся домой. После чего оседлал мотоцикл и рванул во двор к Ольшанским. Мотоцикл был укрыт в сарайчике, а Фима неделю, пока его искала родня избитого, отсиживался у дяди с тётей. Он был кровным племянником каждому из них, потому что его мать Блюма Ольшанская, сестра Мотла, вышла замуж за брата Ханны Райгородецкой, Шику. У родни мститель был в безопасности. Но главное – на него работало само время. На дворе стоял сентябрь 1939 года. Известие о вторжении немцев в Польшу было отодвинуто событиями, которые разыгрывались под боком. Верно кем-то сказано: если ты не интересуешься политикой, то политика заинтересуется тобой.
По примеру легионеров Бухареста местные «железногвардейцы» повесили на главной улице Кишинёва огромную фашистскую свастику, украсив её голубыми лампочками, которые сияли несколько ночей подряд. Почти одновременно на Георгиевской улице тоже появилась растяжка со свастикой из жести, укреплённая на двух столбах. Евреи напряглись и затаились. Призрак погрома навис над городом. Но свастика на Георгиевской красовалась недолго. Евреи Кишинёва за 35 лет переменились: то ли поэма Бялика «Сказание о погроме» возымела действие, то ли выросло новое поколение.
Молодой сосед Ольшанских приказчик Борух, вскарабкавшись на столб (столбы были деревянными), сорвал проволоку, затем оседлал второй столб, и через мгновение свастика валялась на мостовой. Спрыгнув вниз, Борух начал топтать её на глазах изумлённых прохожих и глазевших из окон соседей. «Ну, подходите! Кто хочет получить, подходите!» – кричал он, но никто к нему не приблизился, и, смачно сплюнув на поверженную свастику, еврейский смельчак скрылся во дворе.
В этот же день произошло несколько столкновений с «легионерами» возле дорогих еврейских магазинов и гостиниц на улицах в центре. На охрану их добровольно пришли рабочие еврейской скотобойни с Мунчешть. Это были ребята невероятной силы, способные ударом свалить быка с ног. Привычные к виду крови, они ничего не боялись. Ходили слухи, что, нарушая еврейский запрет, они стаканами пили кровь забитого животного, возможно, это придавало им сил и агрессивности. Вскоре к ним присоединились рубщики мяса и мясники с припрятанными за голенищами ножами. Они встречали группы «легионеров» обидными насмешками, задевали их, провоцируя на драку. Те поняли, что проиграют, и начали потихоньку рассеиваться. Погром не состоялся. А на следующий день пришло тревожное известие из Бухареста: «железногвардейцы» убили премьер-министра А.Кэлинеску, бесчинствуют на улицах. Вскоре стало известно, что верные королю войска усмирили бунтовщиков.
Король приказал для острастки казнить по трое «железногвардейцев» в каждом районе страны. В Кишинёве приказ был незамедлительно исполнен. Трупы трёх главарей были выставлены на всеобщее обозрение. Они лежали на соломе на углу Александровской и Пушкинской в течение трёх дней. На груди у каждого была табличка, на которой грамотей Ольшанский прочёл: «Так будет со всяким, кто пойдёт против нашего короля». Кто тогда мог предположить, что не пройдёт и года, как король в сентябре 1940-го отречётся от престола и сбежит за границу, а вторжение немцев в Польшу обернётся Второй мировой войной?!
Глава 18. В людях
После окончания церковно-приходской школы пути Ицика и его товарищей разошлись. Митика Мындрыштяну поступил в гимназию, Зюка Споялов и Толя Эггерт уже год носили лицейскую форму. А детство Ицика в десять лет с небольшим кончилось. Убрав наградную корону в шкаф, он отправился наниматься учеником в портняжную мастерскую Айзика Гихтея. Гихтеи – целый портняжный клан, три брата занимались пошивом одежды. Айзик специализировался по мужским костюмам. Мастерская находилась на углу Николаевской и Михайловской. Ей было далеко до «Кавалера Шика». Поначалу Ицика ничему не учили, но заставляли работать: подметать, помогать хозяйке по дому, но главная обязанность – готовить утюги для мастеров. Это значило: заложить в каждый порцию древесного угля, разжечь его, а затем махать и махать, чтобы тлеющий уголь от притока воздуха разгорелся. Если утюг был недостаточно горяч, следовала затрещина. А утюгов было три-четыре, они были тяжёлыми, и надо было успеть подготовить все, чтобы не задерживать работу. Ицик был маленького роста, с непривычки быстро выбивался из сил, но старался, как мог. Денег на первых порах ему не платили, а работать приходилось по 8, а то и по 10 часов.
Ближе к перерыву на обед он бежал по поручению мастера и подмастерьев в колбасный магазин на Александровскую, угол Синадиновской. Там находилось два магазина: Ковальского и Гробойса – один против другого. Второй был кошерный, ему – туда. Он покупал каждому к обеду обрезки колбасы различных сортов. У голодного мальчугана от соблазнительных запахов кружилась голова, он боялся перепутать заказы, тогда трёпки не избежать.
Прошло несколько месяцев, и ситуация изменилась. Начали кое-чему учить. Он уже мог простёгивать бортовку, пришивать тесьму к её краю, подшивать подкладку, разглаживать и обмётывать простые швы у брюк и жилетов, освоил простые виды глажки. Ему даже положили небольшое жалование. Деньги он отдавал матери.
Хозяйка настолько прониклась к нему доверием, что нередко посылала с записками к своему любовнику, так что стал он почтальоном по совместительству. Зато хозяйский сынок, раскормленный лоботряс, изгнанный из гимназии, которого отец решил обучать
- Уильям Сомерсет Моэм - Грани дарования - Г Ионкис - Публицистика
- Сталинские коммандос. Украинские партизанские формирования, 1941-1944 - Александр Гогун - История
- Духовная жизнь Америки (пер. Коваленская) - Кнут Гамсун - Публицистика
- Псевдонимы русского зарубежья. Материалы и исследования - Сборник статей - Публицистика
- Сталинград: Записки командующего фронтом - Андрей Еременко - История
- Из записной книжки. Темы - Георгий Адамович - Публицистика
- Воздушная битва за Севастополь 1941—1942 - Мирослав Морозов - История
- Кровавый евромайдан — преступление века - Виталий Захарченко - Публицистика
- Ни войны, ни мира - Валерий Юрьевич Афанасьев - История / О войне / Науки: разное
- Интимная Русь. Жизнь без Домостроя, грех, любовь и колдовство - Надежда Адамович - Искусство и Дизайн / История