Форма входа
Читем онлайн Дневник. Том III. 1865–1877 гг. - Александр Васильевич Никитенко
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
как бы механически, по воле или влечению масс. Но положим, что задача, которую он выполняет, ему достается извне: неужели, однако, его личность ничего тут не значит и всякий другой, поставленный. На его место, мог бы ее разрешить? Его неотъемлемая собственность — это характер. Он похож на некоторые ароматные вещества, которые надобно потолочь в ступе, чтобы они издали аромат.
12 ноября 1872 года, воскресенье
Обедал у министра народного просвещения. Сегодня он был довольно благоприличен, хотя все-таки не обошлось без того, чтобы он не назвал членов Государственного совета дураками и несколько раз не выразил мысли о своем положении словами «я сказал то-то и то-то государю» или «скажу ему». На обеде были академики, кроме меня, Грот, Безобразов, Буняковский, Бычков и Стефани и разные другие лица. Тут был и вице-министр Георгиевский, который вел себя уже как важная особа, с большим достоинством и чувством своей высокости.
В администрации по делам печати господствует какая-то злоба против всего печатного. Они не только принимают меры против непозволительного, по их мнению, но принимают их, особенно Лонгинов, с какою-то бешеною яростью. Так, даже один из заседающих в Комитете министров находит, что воспрещение двух номеров «Беседы», сожжение их переходит уже всякую меру благоразумного взыскания, что и статьи-то этого журнала, за которые воздвигалось такое на него генение, довольно невинного свойства и что, наконец, во всяком случае, достаточно было бы уничтожить эти статьи или велеть их перепечатать.
А за что пострадал и обречен сожжению календарь Суворина? Во-первых, за то, что в некрологах он поместил и некролог такого лица как Мадзини; во-вторых, — и это, кажется, главное, — зачем он высчитал в статье о расходах государственных и те оклады, какие получаются высокопоставленными лицами.
Но положим, что, по принятой ныне системе, репрессивные меры нужны, но к чему такое озлобление? Они говорят, что печать наша распространяла ужасные вещи, но ведь это малая часть ее. За что же такое гонение на то, что она разбирает умеренно и гласно разные вопросы, о которых и законом разрешено говорить? Неужели они забыли, какие важные услуги оказывала государству печать во множестве случаев, объясняя самым почетным для правительства образом разные предпринятые им реформы или во время польского восстания и проч.
18 ноября 1872 года, суббота
Чтение у О. Ф. Миллера. Майков читал свое стихотворение «Два мира», приготовленное к печати в «Гражданине». Это произведение высокого поэтического достоинства, в котором Майков стал на такую ступень, которой он еще не достигал в прежних своих произведениях. Язычество в предсмертных судорогах и христианство на заре своего величия, начинающее эпоху человеческого возрождения. Тут все прекрасно: идея, развитие ее, картины, язык. Произведение имеет характер драматический не только по форме, но и по внутренней силе и движению. Характеры выдержаны и оттенены с необыкновенною правдою и рельефностью. Словом, это истинно художественное произведение.
На чтении было довольно дам и в числе слушателей Градовский, Бестужев-Рюмин и другие. Автор заслужил всеобщее горячее одобрение. Когда его осыпали приветствиями и похвалами, он торжественно провозгласил, что он всем хорошим, что в нем признают, обязан мне, моим университетским лекциям. Я пробудил в нем, как и в других, чистое и возвышенное стремление к красоте и идеалу и дал направление его литературной деятельности. Разумеется, мне не неприятно было слушать это заявление такого даровитого человека, как Майков. Майков идет по пути, неодобряемому защитниками социальных тенденций и натурализма, но даже и Орест Миллер принужден был признать высокое не тенденциозное достоинство пьесы. Тут же Градовский, а с ним Майков и другие напали на Ореста за его нападки на Карамзина и старались ему доказать, что он крайне неправ и не должен был с кафедры относиться о нем так неблагосклонно, как он это делал в недавнее время. Накануне Миллер был у меня: я, хотя и мягче, говорил ему о том же и то же.
Над Сувориным смиловались. Его календарь не будет сожжен, и ему велели только перепечатать нехорошие страницы. Говорят, что Суворин действительно согрешил против цензуры и благоразумия, поместив в календаре своем вещи, которые непременно должны были раздражить некоторые высокопоставленные лица.
Надобно правду сказать, наше общество преисполнено бестолковости и хаотических понятий. Многие восстают против крайностей высшей администрации, сами впадая в нестерпимые крайности. И если бы эта администрация и хотела приноровиться к общественному мнению, то она не нашла бы его в этих бесконечно противоречащих толках и требованиях.
До сих пор снегу и зимы нет. Вчера еще был дождь. Сегодня немножко холоднее; но снегу все-таки нет.
Коль скоро так называемым либералам удалось разрушить какой-нибудь деспотизм, так тотчас на место этого они ставят свой. Что же выигрывает общество от этой перемены? Между тем ломка одного, чтобы дать место другому, сама по себе есть великое зло.
1 декабря 1872 года, пятница
Умер В. В. Шнейдер, бывший одним из лучших профессоров в здешнем университете. Он преподавал римское право и был и моим наставником и очень меня любил.
6 декабря 1872 года, среда
Был у меня Писемский. Комедии его не пропускает цензура. Он объяснялся с Тимашевым, который объявил ему, что комедия может пройти, если он спустит действующих лиц пониже, то есть директоров и товарищей министров оставит в покое. Он тоже объяснялся с Лонгиновым, но тщетно. Когда Писемский спросил у него: «Как же и о чем писать?», тот отвечал ему: «Лучше вовсе не писать». Автор обещал, однако, исправить свою пьесу, то есть не ставить действующих лиц в разряд высших чиновников, а просто отделаться общими характерами.
30 ноября дано предостережение первое «Голосу» за две статьи: одну из Ревеля о безобразиях остзейских немцев, а другую из Одессы о безобразиях евреев. Сказано, что «Голос» ссорит население империи.
Бранят не меры, а дурные меры.
Беда правительству, когда оно не в состоянии полагаться на здравый смысл и добросовестность своего народа; беда народу, когда он не может уважать своего правительства.
Николай Павлович хотел управлять государством как казармою. Заботясь единственно о дисциплинировании своего народа, он убивал в нем систематически его умственные силы и дошел до того, что не имел ни генералов, ни администраторов, а имел одних холопов, которые умели только говорить ему: «Слушаю-с». Он дошел, наконец, до Севастополя. Он считал себя полицмейстером Европы; с высокомерием старался подавлять в ней всякое свободное движение, как у себя дома, посреди пораженных страхом своих рабов, но, посрамленный в Севастополе, умер от стыда и отчаяния.
До чего были доведены умы в царствование Николая, видно
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Дневник. Том III. 1865–1877 гг. - Александр Васильевич Никитенко бесплатно.
Похожие на Дневник. Том III. 1865–1877 гг. - Александр Васильевич Никитенко книги
- Дневник. Том II. 1856–1864 гг. - Александр Васильевич Никитенко - Биографии и Мемуары
- Военный дневник - Франц Гальдер - Биографии и Мемуары
- Записки - Модест Корф - Биографии и Мемуары
- Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991 - Анатолий Черняев - Биографии и Мемуары
- Болельщик - Стивен Кинг - Биографии и Мемуары
- На войне под наполеоновским орлом. Дневник (1812–1814) и мемуары (1828–1829) вюртембергского обер-лейтенанта Генриха фон Фосслера - Генрих фон Фосслер - Биографии и Мемуары
- Гражданская война в России: Записки белого партизана - Андрей Шкуро - Биографии и Мемуары
- Записки Видока, начальника Парижской тайной полиции. Том 1 - Эжен-Франсуа Видок - Биографии и Мемуары
- Диссиденты 1956–1990 гг. - Александр Широкорад - Биографии и Мемуары
- Мой театр. По страницам дневника. Книга I - Николай Максимович Цискаридзе - Биографии и Мемуары / Театр