Форма входа
Читем онлайн Дневник. Том III. 1865–1877 гг. - Александр Васильевич Никитенко
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
хмельная и очень растрепанная и косматая проза, откуда бы, как из собачьего зева, лился лай на все нравственно благородное, на все прекрасное и на всякую логическую, правдивую мысль.
3 ноября 1872 года, пятница
В общем заседании Академии выбрали в члены Второго отделения Сухомлинова 26 голосами против 4.
Историю моей жизни, как и всякую историю, можно разделить на периоды, означая их таким образом: период от одной ошибки к другой таких-то годов, — этих периодов можно насчитать множество. Конечно, по совести, я не могу сказать, чтобы ошибки эти состояли из дурных или предосудительных дел. Но несомненно то, что каждая из них чрезвычайно много вредила моим успехам в жизни и по службе и часто мешала даже действовать, как бы я мог, и для общества. Теперь остается мне не сделать еще одной, и, может быть, самой вредной ошибки — не впасть в уныние от всех прежних с их печальными последствиями.
В прошедшее воскресенье в фельетоне «С.-Петербургских ведомостей» Незнакомец [Суворин] объявил, разумеется шуточно, что он умер. Теперь слышно, что он действительно для фельетона умер. Цензура такие сделала на него натиски, что он должен был прекратить свою литературную деятельность по этой части. Итак, эта почти единственная живая струя в газете иссякла от дуновения холодной — цензурной бури. Дело в том, что фельетон Незнакомца отличался вообще умом и остроумием и все его читали, и поэтому он признан вредным.
Граф Д. А. взял на себя роль сыщика. Всякую мысль в печати, сколько-нибудь не согласную с его умопредставлениями об учебной части, он отыскивает с заботливостью, Достойною лучшего дела, и представляет ее куда следует как преступную. Так поступил он, между прочим, с «Беседой», два номера которой поэтому остановлены и один даже, говорят, сожжен в Москве. В таких прекрасных занятиях ему служит главным помощником Георгиевский, сделавшийся ныне великим деятелем.
Слышно о Каткове, что он действительно болен и едва в состоянии будет продолжать свою газету, которая, впрочем, находится ныне в упадке. Число подписчиков ее сильно уменьшилось.
Репрессивные меры по делам печати достигли своего апогея и вместе с мерами по министерству народного просвещения составляют самое замечательное явление нашего времени. С правительственной точки зрения, вероятно, все эти меры считаются полезными и необходимыми для восстановления в России доброй нравственности и уважения к администрации, сильно потрясенных в последнее время., Но стараясь достигнуть одного, власти разрушают другое. Не то еще важно, что под гнетом репрессивных распорядков общество безмолвствует и терпит много такого, что терпеть не хотелось бы и не следовало бы, не то важно, что умственный горизонт вообще становится темнее и темнее, падает дух в среде науки и мысли, умы впадают в апатию и тупеют, теряется всякое доверие к чему-нибудь высшему, кроме материальных влияний, — следовательно, усиливается разврат, — сколько важно то, что наши умственные и нравственные силы парализуются. Мы возвращаемся прямо ко времени перед Крымскою войною.
«Не угашайте духа, не угашайте духа!» Напрасны эти высокие слова, это выражение глубочайшей истины, как и другие слова: «Не от хлеба единого человек жив бывает, но от всякого слова Божественного».
Впрочем, не глубокая ли также истина заключается в словах: «Всякий народ бывает управляем так, как он заслуживает»; следовательно, тут помочь нечем и, следовательно, и огорчаться нечем: «все должно идти к концу, как угодно творцу», по словам Шекспира.
5 ноября 1872 года, воскресенье
Фельетоны Незнакомца опять появились. Значит, цензура дозволила его снова, вероятно с тем только, чтобы перлы своего остроумия, если хочет, он бросал только так, для забавы, на воздух, ни в кого не метя и не попадая.
Философия похожа на кость, содержащую в себе мозг; чтобы разгрызть ее и достать из нее мозг, простому смертному надобно иметь собачьи зубы.
8 ноября 1872 года, среда
В самом деле, что такое наша общественность? В ней совершается брожение понятий, не установившихся, неясно сознаваемых, пришедших извне, склоняющихся к радикальным, ультрапрогрессивным принципам только потому, что это существует на Западе. Все это особенно выражается в нашей литературе. А нравственно что такое наша общественность? Полнейшая развращенность умов и сердец, стремление к материальным интересам. Общество наше не выработало в себе тех великих идей, которые служат опорою лучшего порядка вещей. Как же можно его уважать?
Однако и репрессивные меры должны же иметь свои пределы, и надобно дотрагиваться с некоторою осторожностью к таким явлениям и вопросам, которые так или иначе вошли уже в оборот нашего умственного капитала. Как бы нелепа ни была наша общественность, но с нею надобно жить, и она сама есть все-таки нечто живое, а не мертвое, и обращаться с нею как с трупом, кажется, не следовало бы. Если она грешна и во многом глупа, то далеко не святы и не зело разумны и наши государственные мужи.
Репрессия слишком усиленная ведет к осуществлению известной истины, что чем хуже, тем лучше.
По распоряжению министра народного просвещения, из саратовской семинарии не велено принимать в студенты университетов никого, так как там когда-то учился Чернышевский.
Суворин, он же и Незнакомец, издал по прошлогоднему примеру календарь на 1873 год. Управление по делам печати велело отобрать и сжечь этот календарь за какую-то или чью-то биографию, в нем помещенную.
Это уже второе аутодафе в течение двух или трех месяцев. Замечательно, как эти сожигатели не поймут, что этою глупостью они ставят и себя и правительство в комическое положение. Вот уж поневоле скажешь: черт знает что это такое. Жечь книги в наше время! Ну, если она не понравилась каким-нибудь господам, — конфискуй ее; да сверх того, ведь эти жертвы пламени и осуждены на эту казнь не за всю целость свою, а за одну какую-нибудь статью, ну, наконец, вырежь ее, а за что же целую книгу-то уничтожать и разорять издателя, как теперь разорен Суворин, беднейший из бедных литераторов.
Таким администраторам присваивался прежде титул гасителей, теперь их надобно уже назвать сожигателями.
Холера месяца полтора тому назад прекратилась или если действует, то, так сказать, тайком, но зато оспа продолжает свирепствовать почти с такою же силою, с какою наши власти свирепствуют против мысли, науки, печати. На этом последнем поприще отличается М. Н. Лонгинов, автор известной, рукописной разумеется, гнусной поэмы, которая заставила бы покраснеть от стыда самого Баркова.
Великий человек, конечно, воплощает в себе идеи своего века и удовлетворяет потребностям своего народа и общества, сознавая их яснее, чем все другие. В этом смысле и говорят некоторые, что великих людей собственно и нет, а есть работники, действующие
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Дневник. Том III. 1865–1877 гг. - Александр Васильевич Никитенко бесплатно.
Похожие на Дневник. Том III. 1865–1877 гг. - Александр Васильевич Никитенко книги
- Дневник. Том II. 1856–1864 гг. - Александр Васильевич Никитенко - Биографии и Мемуары
- Военный дневник - Франц Гальдер - Биографии и Мемуары
- Записки - Модест Корф - Биографии и Мемуары
- Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991 - Анатолий Черняев - Биографии и Мемуары
- Болельщик - Стивен Кинг - Биографии и Мемуары
- На войне под наполеоновским орлом. Дневник (1812–1814) и мемуары (1828–1829) вюртембергского обер-лейтенанта Генриха фон Фосслера - Генрих фон Фосслер - Биографии и Мемуары
- Гражданская война в России: Записки белого партизана - Андрей Шкуро - Биографии и Мемуары
- Записки Видока, начальника Парижской тайной полиции. Том 1 - Эжен-Франсуа Видок - Биографии и Мемуары
- Диссиденты 1956–1990 гг. - Александр Широкорад - Биографии и Мемуары
- Мой театр. По страницам дневника. Книга I - Николай Максимович Цискаридзе - Биографии и Мемуары / Театр