Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прошли годы, а случай на телевидении все остается со мной, в моем душевном багаже. Тут он не подвластен редакторским ножницам, его не вычленишь. Он остается со мной, подобно старой ноющей ране, и не дает заскорузнуть чувству неловкости перед теми — пусть их было всего несколько человек, — кто участвовал тогда в подготовке передачи, кому «посчастливилось» увидеть отснятый материал без купюр.
Не в силах избавиться и от чувства неловкости перед памятью Николая Петровича. Обронил, выходит, на каком-то из ухабов его уроки — и даже не заметил, пока не споткнулся на ровном, казалось бы, месте. Впрочем, нет, не совсем оно ровное было, там подъем обозначился. К прожекторам. А прожектора — они же слепят.
* * *
На службе на государственной не состою, в кооператив никакой не вступал, в услужение к нарождающемуся частному капиталу не успел запродаться — свободная, можно сказать, птица. Нету надо мной власти. Цензура — и та руки умыла, куда хошь, туда вороти, кривая вывезет. А только сажусь поутру за письменный стол, кладу перед собой чистый лист бумаги, и тут же, без промедления вывешиваю на видном месте в памяти незамысловатый плакатик: «Не справлюсь — уволят!»
Помню, повстречались как-то в Москве, на одном из общесоюзных писательских мероприятий с Григорием Анисимовичем Федосеевым — он к тому времени успел перебраться из Сибири в Краснодар, — гуляли по улицам столицы, споткнулись о вывеску: «Библиотека».
— Зайдем, — загорелся внезапно Федосеев.
— Что нам в ней делать? — удивился я. — Если газеты посмотреть, так сейчас в киоске купим, в гостинице спокойно насладимся последними новостями.
— Зайдем, — настаивал он. — Ненадолго. Просто посмотреть, как они тут живут.
Зашли. Федосеев сразу двинулся к стойке, где производится выдача книг.
— Извините, пожалуйста, — обратился он к девушке, сидевшей у столика за деревянным барьером, — нет ли в наличии какой-либо из книг Григория Федосеева?
— Как раз только что вернули «В тисках Джугдыра». У вас какой номер абонемента?
— Видите ли, прежде чем ее брать, я хотел немного полистать, чтобы определить, стоит ли тратить на нее время.
— Ну, тут не требуется особых рекомендаций, за нее говорит, мне кажется, достаточно красноречиво внешний вид...
Достала с полки потрепанную, без обложки, с подклеенным корешком, вдрызг измызганную книжку, положила на стойку перед посетителем. Федосеев просиял и, не притрагиваясь к ней, поспешно раскрыл «дипломат», извлек совершенно новый экземпляр этой самой книги, протянул девушке.
— Очень прошу вас, очень: давайте поменяемся!
Вспоминая этот давний случай, всякий раз с доброй завистью думаю: писатель давно умер, а читатели не увольняют его. И не уволят. Знать бы, что и ты... Что и тебя...
Чу, что-то стеснило дыхание, как бы опять не расперло грудь от самоуважения...
БЕЛЬГИЙСКИЙ ЛИМОНАД
Повесть
Прошлое не остается там, где было настоящим, оно подобно тени, от которой не избавят ни время, ни хитрость.
Из опыта поколений
Снимок для стенда ветеранов
Полковник Голиков из всех видов транспорта отдает предпочтение собственным ногам. На работу пешком и с работы тем же манером. Хотя и живет далековато.
Считает: ни к чему набирать вес. Избыточный вес. Кроме того, во время ходьбы нестандартно думается, порой под аккомпанемент уличной сумятицы удается находить подступы к задачам, решение которых утрачивает свой темп в привычной обстановке.
Вроде того, как один из героев Андрея Платонова ходил ловить рыбу и додумывать недодуманные мысли.
Теперь Голикову не восстановить, на какую именно из подобных «недодуманных» мыслей он был нацелен в то мартовское утро, когда к нему неожиданно пристроился на тротуаре, шаг в шаг, бывший его преподаватель из института связи, с вечернего отделения, которое Голиков заканчивал, уже работая в органах государственной безопасности, — нет, этого ему в памяти теперь не восстановить, зато не забылось чувство досады, какое испытал во время беглого с ним разговора.
Причем не столько из-за того, что был сбит с мысли, сколько от ощущения надуманности заботы, которой тот поделился.
— На работу, Константиныч?
— Как и все в этот час, Борис Николаевич, — отозвался Голиков, стараясь скрыть недовольство, неуместное по отношению к человеку, который был намного старше и которого искренне уважал.
Собеседник все же уловил, как видно, нотки раздражения, заспешил, виноватясь:
— Ты шагай, шагай, я тебя не задержу, шагай себе в свое Ка-Ге-Бе, я прямо на ходу, мне только посоветоваться...
Поддайся тогда Голиков чувству досады, не зацепись за странный разговор вниманием, возможно, так и не выплыла бы на свет вся эта история. Никому другому Борис Николаевич уже не понес бы свои сомнения. Никому не понес бы и в себе, надо думать, постарался бы заглушить.
Голикову было известно, тот оставил десяток лет назад преподавательскую работу и целиком отдался давнему, еще юношескому увлечению геологией. Точнее, геофизикой, устремленной на разработку новых методов зондирования полезных ископаемых. Не посмотрел, что годы уже на выдохе, организовал экспедиционный поиск, применив собственного изготовления аппаратуру (вот где пришлась ко двору специальность связиста), обобщил собранные факты, вышел на обещающие закономерности, защитился, теперь работает в крупном исследовательском коллективе. Доволен собой и жизнью, что не часто встретишь в наше взыскательное время.
Ну, а забота, что понудила его «ухватить за полу» бывшего своего ученика, касалась кандидатуры докладчика на предстоящем праздновании Дня Победы у них в институте. На эту роль был утвержден парткомом человек, которому, что называется, и карты в таком деле в руки: доктор наук, руководитель одного из ведущих отделов института, участник Великой Отечественной войны.
— Только партком-то утвердил, а наши ветераны не приемлют. И это не подозрительность, Владимир Константиныч, ты пойми нас правильно, это не подозрительность, просто нашему брату, фронтовикам, обидно, что на трибуну в этот святой день поднимется человек, который — девяносто девять против одного! — не нюхал пороха...
Исследовательский коллектив, любой исследовательский коллектив — организм с весьма сложными внутренними связями, однако и здесь фронтовое братство — над всем остальным. И когда случается старым солдатам собраться вместе, закурчавится над поседевшими головами папиросный дымок, потеснятся, расступятся годы, и пойдет по кругу, точно пароль: «А у нас, помню...»
И поневоле обратило на себя внимание: постоянно
- Обвиняемый — страх - Геннадий Падерин - Советская классическая проза
- Ратные подвиги простаков - Андрей Никитович Новиков - Советская классическая проза
- Гвардейцы Сталинграда идут на запад - Василий Чуйков - О войне
- Сквозь огненные штормы - Георгий Рогачевский - О войне
- И прочая, и прочая, и прочая - Александра Бруштейн - Советская классическая проза
- Суд идет! - Александра Бруштейн - Советская классическая проза
- ОГНИ НА РАВНИНЕ - СЁХЭЙ ООКА - О войне
- Особая группа НКВД - Сергей Богатко - О войне
- Рассказы о наших современниках - Виктор Авдеев - Советская классическая проза
- Пленник стойбища Оемпак - Владимир Христофоров - Советская классическая проза