Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да и в круг-то чуть ли не силком затаскивать приходилось. И не то, чтобы людей чурался, такого как раз не отмечалось, а именно этих фронтовых посиделок почему-то избегал.
А тут пришел к ним на одну такую встречу корреспондент из газеты, молодой совсем парнишонка, послушал солдатские были и небылицы, а после принялся выспрашивать подробности жизни на передовой. И так получилось — ненароком получилось, без умысла, — что первым, на кого низвергнулось любопытство корреспондента, оказался Бовин. Тот попытался было отделаться общими фразами, но парнишонка попался настырнющий, дотошничать стал, прояснять детали, и Бовин вдруг смешался, по-странному смешался, словно бы никогда не знал или успел начисто забыть самые обиходные приметы нехитрого окопного быта.
В один ряд с этими странностями, по-особому их высветив, встроился и недавний эпизод с орденом Отечественной войны. Началось со стенда ветеранов — решено было поместить на стенд фотопортреты участников войны, сопроводив каждый краткой биографической справкой и списком наград. При этом всех предупредили, чтобы сфотографировались с полной выкладкой орденов и медалей.
Когда представил свой снимок Бовин, поневоле бросилось в глаза, что среди наград на его пиджаке отсутствовал орден Отечественной войны, хотя в списке значился. И в анкете, имевшейся в отделе кадров института, тоже упоминался.
— Сам понимаешь, Константиныч, это не могло не вызвать кривотолков. Наши сразу насели на меня: для чего мы тебя, Меньшов, председателем Совета ветеранов выбрали? Давай, наведи следствие...
В продолжение всего разговора Голиков, шагая, лишь молча кивал время от времени, кивал, давая знать собеседнику, что слушает и вникает в суть. Теперь приостановился, упрекнул:
— Что же вы, Борис Николаевич, самого простого не сделали: прежде-то всего почему бы у него самого не спросить?
— Это за кого же ты нас держишь? Конечно, мы в КГБ не работали, но...
— Прошу извинить. И что же он?
— Уронил, говорит, орден на каменный пол, эмаль покололась, отлетела...
— Орден и без эмали — орден.
— Именно так мы ему и сказали, ну, а он толкует, дескать, вид стал настолько неказистый, что испортил бы общую картину...
— Наивно, конечно, но логика своя есть, — Голиков достал блокнот, шариковый карандаш. — Дайте мне ваш телефон, Борис Николаевич.
— Телефон я тебе дам, это обязательно, только вот доскажу...
Собственно, на досказ можно бы время и не тратить, ничего существенного, как тут же понял Голиков, в добавке не содержалось, однако он сделал над собой усилие и терпеливо выслушал собеседника.
Из сбивчивых сетований Меньшова прояснилось, что снимки для стенда ветеранов решено было сделать в цвете, Бовин же представил черно-белую фотографию. Это действительно испортило бы «общую картину», однако пересняться он категорически отказался. Объяснил отказ так: в ателье, которое по соседству с его домом, цветных фотографий не делают, а куда-то ехать у него нет времени.
Да, Голикову пришлось сделать над собой усилие, чтобы выслушать все это, но после он похвалил себя за терпение: именно на базе этой добавки к основному рассказу Меньшова и родился план операции, которая послужила толчком для всего последующего расследования.
Тень на ордене
Дом был старой постройки, дохрущевской еще, с квартирами, которые с чьей-то легкой руки стали называть у нас полногабаритными. Овсянников именовал их по-своему: профессорскими.
Входные двери здесь были двустворчатые и раза в полтора выше и шире, чем в малометражках, а бовинская дверь оказалась еще и с дерматиновой (поверх проложенного прежде войлока) обивкой; при таких размерах это придавало ей особую, именно профессорскую, солидность. Под стать облику самого хозяина — упитанного, с большой головой, с массивным, уверенным лицом.
Поднимаясь сейчас вслед за ним на площадку третьего этажа, Овсянников глядел на широкую и тоже уверенную спину, обтянутую дорогим драпом, и думал о том, насколько зыбка граница, отделяющая бдительность от подозрительности. От подозрительности, чреватой разрушением здоровья коллектива, в котором ей позволят прорасти.
Сегодня утром, когда полковник Голиков и подполковник Шуляков ставили перед ним задачу, Голиков так и сказал:
— Наша обязанность, Юрий Петрович, оградить человека, который достоин всяческого уважения, от необоснованных подозрений, восстановить в коллективе климат доверия.
Нет, конечно, Овсянников принял участие в этом походе на квартиру к Бовиным отнюдь не в своей собственной роли сотрудника органов государственной безопасности, не в погонах старшего лейтенанта — нет, он был объявлен Бовину как фотограф. Как специалист цветного фотопортрета.
Сначала, правда, возможность прямого участия в этой операции чекиста вызывала сомнение, обсуждался вариант с привлечением настоящего фотографа, но потом от такого намерения отказались, сознавая, что его роль свелась бы к простой констатации факта: наличествует в доме орден Отечественной войны или его нет?
Между тем тут важны нюансы в поведении и самого Бовина, и домашних, важно зафиксировать и должным образом оценить каждый из моментов действия. И сориентироваться соответственно обстоятельствам, подстроиться под них. И еще: не выпустить из-под контроля реакцию импульсивного Меньшова.
Потому и придумал Овсянникову амплуа фотографа полковник Голиков. Придумал, свел с Меньшовым, а тот уже заявился с ним к Бовину. Прямо в лабораторию. Поставил Бовина, что называется, перед фактом: так и так, уговорил знакомого фотомастера сделать снимок прямо на дому, машина — у подъезда...
И вот сейчас Бовин вел их с Меньшовым к себе домой.
Поднялись на площадку третьего этажа, остановились перед профессорской дверью; хозяин принялся шарить по карманам — не помнил, судя по всему, в каком из карманов обычно носит ключи.
— Черт, надо же, — пробормотал наконец, повернув к ним огорченное лицо, — торопился утром в институт, ушел, как выясняется, без ключей.
— А вы позвоните, Василий Иваныч, — посоветовал Меньшов. — Вдруг да жена успела прийти с работы?
— Да, конечно, это само собой, да, сейчас, как же, обязательно...
Говоря это, тем не менее почему-то медлил, будто что-то мешало поднять руку к звонку. Странная заминка поневоле обратила на себя внимание, и Овсянников, непроизвольно заостряясь, отметил краешком сознания, что обтянутая драпом спина словно бы поджалась. Во всяком случае, не виделась теперь такой уверенной, как минуту назад.
Впрочем, он тут же мысленно посмеялся над собой, подумав о невольной своей предвзятости — первом симптоме проникновения в сознание вируса той самой подозрительности, которую только что осуждал.
Наконец Бовин позвонил. Из-за двери донесся слабый отзвук
- Обвиняемый — страх - Геннадий Падерин - Советская классическая проза
- Ратные подвиги простаков - Андрей Никитович Новиков - Советская классическая проза
- Гвардейцы Сталинграда идут на запад - Василий Чуйков - О войне
- Сквозь огненные штормы - Георгий Рогачевский - О войне
- И прочая, и прочая, и прочая - Александра Бруштейн - Советская классическая проза
- Суд идет! - Александра Бруштейн - Советская классическая проза
- ОГНИ НА РАВНИНЕ - СЁХЭЙ ООКА - О войне
- Особая группа НКВД - Сергей Богатко - О войне
- Рассказы о наших современниках - Виктор Авдеев - Советская классическая проза
- Пленник стойбища Оемпак - Владимир Христофоров - Советская классическая проза