Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Звали его Антоном, фамилия, к сожалению, стерлась в памяти, хотя в ту пору была, что называется, на слуху: отец у него работал главным инженером на одной из шахт города, незадолго перед тем его арестовали как врага народа. Почему Антон и оказался в середине учебного года в нашей школе (директор престижной в городе школы № 1, которую парень посещал, начиная с первого класса, «не задерживал» у себя учеников из опальных семей).
Надо, видимо, пояснить, что побудило высветить все эти подробности, касающиеся Антона: именно с ним связан эпизод, о котором намереваюсь теперь рассказать. С ним и с новым сочинением. Его тему Николай Петрович сформулировал так: «Печорин. Взгляд из нашего времени».
Не стану живописать, как я над ним работал, перекраивая по нескольку раз не только всю композицию, но и отдельные куски, абзацы, фразы, мучаясь в поисках тех единственных слов, какие призваны были донести мое понимание лермонтовской эпохи. Перейду сразу к тому дню, когда в сопровождении знакомого уже ритуала началось священнодействие над стопой наших тетрадей.
Опять работал алфавит, чередовались в обычной последовательности разбор, комментарии класса, оценка; стопа медленно, но неостановимо тощала, приближаясь к месту предыдущей осечки — и вот оно, то место, где должна прозвучать моя фамилия...
Прозвучала. На законном месте. Только я не успел даже привстать со стула: Николай Петрович махнул мне рукой, выстрелив скороговоркой:
— Полный успех, «пять» и даже с плюсом!
И тут же пустил тетрадь в зыбкое плавание по рядам по направлению к моей гавани.
Пока я листал страницы своего опуса, знакомясь с пометками, подошла очередь последнего сочинения.
— Ну, а теперь пришла пора назвать лучшее сочинение на предложенную вам тему, — пробудили меня фанфары в голосе Николая Петровича, — оно принадлежит вашему новому товарищу.
Нет, он не доверил эту тетрадь волнам, он прошагал с нею между рядами, неся на ладони вытянутой руки. Антон поднялся навстречу с зардевшимся лицом, от обычной чопорности не осталось и следа.
— Давайте попросим автора прочесть вслух, — предложил Николай Петрович, — чтобы вы все смогли оценить результат...
Странно, его слова показались мне удивительно знакомыми. Где я мог слышать их прежде? «Давайте попросим автора...» Ах, да: они же предназначались когда-то для меня, я придумал их, как бы вложив в уста учителя, а теперь он и впрямь произнес их, переадресовав новому Герою Дня.
Антон принялся за чтение. Я слушал с ревнивым чувством соперника. И постепенно успокаивался: нет, моя работа ничуть не ниже, а кое-что у меня явно предпочтительнее. Но если так, где справедливость?
Наверняка мои чувства отобразились у меня на лице, неслучайно я, переведя в очередной раз глаза с Антона, с его подрагивающих от волнения рук на учителя, увидел вдруг, как тот обеспокоенно прикладывает палец к губам. Как бы заранее предупреждая мой возможный принародный протест.
На этом дело не кончилось. После урока Николай Петрович залучил меня в учительскую, дождался, когда мы остались одни, совсем одни, сказал с необычной для него, а потому сразу обратившей на себя внимание хрипотцой:
— Хочу поговорить с тобой об Антоне...
До сих пор поражаюсь, как он доверился мне, мальчишке, доверился в ту страшную годину всеобщей подозрительности, не побоявшись заявить, что не считает возможным переносить отношение к родителям, какими бы они ни оказались, на детей, сын не должен отвечать за отца.
— Если сейчас, после такого удара Судьбы, не помочь Антону поверить в себя — пусть даже в этакой малости, как школьное сочинение, — он может сломаться, ему не хватит сил на будущую жизнь...
Помолчал, прикрыв глаза ладонью, и вдруг переключился на меня — на мои литературные претензии. Из всего последующего разговора осталось в ушах вместе с его хрипотцой короткое резюме:
— Ты парень обещающий, но подвержен самонадеянности. Бойся ее, это коварнейшая баба.
У него это получилось как-то по-особенному сочно — баба. При этом мой наставник неожиданно улыбнулся и неуловимо-быстрым движением пальцев подвострил незримые усы.
12
Один из моих рассказов заинтересовал студию телевидения — возникла идея пригласить актера, который прочитал бы рассказ для зрителей, сидя или прохаживаясь перед телекамерой. По закону цепной реакции следом родилась идея пригласить и автора, дабы он, тоже сидя или прохаживаясь перед камерой, предварил бы выход актера мини-исповедью. Ну, и помельтешил бы, кстати, на экране, предоставив зрителям возможность уразуметь, кто есть кто, и не перепутать актера с автором.
Вообще-то, я робею перед камерой. Да что — перед камерой, если несчастная гузка микрофона на радио, где меня никто не видит, грозит нокаутом. Но тут чего-то расхрабрился, дал согласие на съемку.
И, в общем-то, достаточно успешно справился с поставленной задачей. Достаточно успешно и без технических накладок в виде покашливания, сморкания, сопения, моргания. Уехал со студии в сопровождении симфонии поощрительных возгласов всех, кто участвовал в съемке. Спохватился лишь через неделю, когда усаживался в кресло перед домашним экраном, готовясь насладиться объявленным в программе зрелищем собственного лицедейства.
Устроился в кресле, закинул ногу на ногу, укрепил скулу на кулаке и начал перебирать в памяти все сказанное мною во время съемки. Начал перебирать, приблизился к концу — и тут будто током закоротило. Только в эти мгновения я понял, что мне грозила погибель прямо там, в съемочном павильоне, где должен, просто обязан был лопнуть от распиравшего грудь самоуважения. Должен был, обязан — и не лопнул! Сижу вот теперь, живой, здоровый, жду позора.
А было так: глядя, как мне посоветовал оператор, в зрачок съемочной камеры, я поведал о том, как возник замысел рассказа, что́ этому предшествовало и что́ сопутствовало, а в заключение, согласно выработавшемуся стандарту, «поделился творческими планами». И вот тут, на этом витке снизошел — доверительно сообщил будущим зрителям (в те времена еще и не мыслился прямой эфир), какая это многотрудная ипостась — писатель.
— Бывает, сидишь над рассказом и месяц, и два, и три, пока все слова не определятся на положенных им местах. Но, наверное, так и должна создаваться настоящая литература!..
Такой вот выдал пассаж. Как тут было, отрезвев, не покрыться холодным потом!
С домашнего экрана тем временем донесся проникновенный голос дикторши: так и так, редакция литературно-драматических передач предлагает вниманию телезрителей... И вот он — я, вернее, мой экранный двойник, Их Высочество Творец Настоящей Литературы, новоявленный Лев Толстой...
Но что это: вот уже сменились декорации, мое место занял актер, a где же
- Обвиняемый — страх - Геннадий Падерин - Советская классическая проза
- Ратные подвиги простаков - Андрей Никитович Новиков - Советская классическая проза
- Гвардейцы Сталинграда идут на запад - Василий Чуйков - О войне
- Сквозь огненные штормы - Георгий Рогачевский - О войне
- И прочая, и прочая, и прочая - Александра Бруштейн - Советская классическая проза
- Суд идет! - Александра Бруштейн - Советская классическая проза
- ОГНИ НА РАВНИНЕ - СЁХЭЙ ООКА - О войне
- Особая группа НКВД - Сергей Богатко - О войне
- Рассказы о наших современниках - Виктор Авдеев - Советская классическая проза
- Пленник стойбища Оемпак - Владимир Христофоров - Советская классическая проза