Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Текли недели, и «Все уезжают» постепенно отступал с афиш страны, как отступает похмелье, а Серхио тем временем отступал из собственной жизни. Сильвия сначала думала, что на него навалилась обычная меланхолия, как всегда после завершения важного проекта, только на сей раз усугубленная тем, как колумбийская публика приняла фильм. Но это была не обычная меланхолия. Когда Сильвия спрашивала, что происходит и может ли она чем-то помочь, Серхио с горечью отвечал, нет, не может, потому что он сам не знает, что с ним происходит, какие призраки или демоны пожирают его изнутри.
В таком состоянии он решил навестить отца. Тот плохо выглядел и держался враждебно – то ли обижался, что Серхио не приехал на его девяностолетие, которое пришлось на разгар подготовки к премьере в Гаване, то ли считал, что сын вообще не уделяет ему должного внимания. Все время, пока Серхио у него пробыл, он жаловался: Марианелла вот уже много лет к нему не заглядывает. «Она стала отдаляться с тех пор, как умерла твоя мать, – сказал Фаусто. – Можно подумать, я не горевал. Марианелла будто меня винит в ее смерти. Черт. Я не знаю, что я ей такого сделал». Серхио всегда восхищал талант отца не замечать того, что он не хотел замечать, и, как правило, он сдерживался, наблюдая этот механизм в действии, но на сей раз не смолчал.
– А ты подумай, – сказал он. – Наверняка додумаешься.
Под конец, видя, что Фаусто не собирается прекращать ламентаций – мол, собственные дети судят его, как врага, – Серхио в отчаянной надежде сменить тему и спасти остатки вечера рассказал, как обстоят дела с «Все уезжают». Прокат оказался разочаровывающе недолгим, но очень многим людям фильм понравился, еще на предпоказе в Гаване его чудесно приняли. «Прекрасно! – сказал Фаусто. – Это, наверное, потому что я там не играю». Он пошутил, но Серхио уловил в голосе обиду, скрытое обвинение. Фаусто всегда казалось, что сын в недостаточной степени отдает ему должное в своих фильмах. «И в интервью про меня никогда не говоришь», – упрекал он его. Серхио терпеливо оправдывался: он говорит, только вот журналисты выбирают другое. «Я же не редактирую интервью, папа». Фаусто посмотрел на него совершенно спокойно – Серхио предпочел бы открытую враждебность – и старческим голосом, который больше не декламировал стихов (потому что подводила память), сказал:
– Что ж, я тебя поздравляю, но ты ведь понимаешь.
– Что понимаю, папа?
– Что этот твой фильм предает все, во что мы верили. Это пощечина, Серхио Фаусто. Пощечина всему, что мы с тобой сделали в жизни.
Пытаясь донести этот эпизод Сильвии, Серхио только и смог сказать: «Папа так постарел!» Возможно, печаль Серхио происходила как раз из осознания того факта, что человек, которым он так сильно и так долго восхищался, человек, благодаря которому он пережил столько необычайного, медленно угасает. Фаусто емко выразил то, о чем Серхио предупреждали многие еще на этапе, когда сценарий начал ходить по рукам – рукам друзей, сторонников, продюсеров; иногда эти три ипостаси соединялись в одном человеке. Например, Хуан, старый боевой товарищ, врач, после очередной консультации сказал, что в эту битву за ним не пойдет: «Мне кажется, этот фильм не следует снимать». «Все уезжают» сыграет на руку врагам Кубы, империалистам, очернит образ острова и не предложит ничего взамен. У Кубы и так навалом хулителей, годами критикующих проблемы социализма. «Ты ничего не добьешься, – продолжал Хуан. – Друзья тебя не поймут, скажут, что фильм слишком критиканский, враги тоже не поймут, скажут, что он слишком соглашательский. Так и так ты сядешь в лужу». И напоследок припечатал: «Грязное белье стирают дома». Серхио не раз слышал это выражение и сам его употреблял. Но тут у него в груди что-то перевернулось, и он парировал:
– А если в доме негде стирать?
Таких разговоров было много. Серхио безуспешно пытался объяснить людям, что его фильм – не обвинение, он никому не предлагает ни в чем усомниться, просто история девочки Ньеве, чья судьба сходит с рельсов из-за вмешательства вездесущего государства в частную жизнь своих граждан, слишком похожа на его собственную историю, и он не может пройти мимо нее. Ньеве на Кубе – это он сам в Китае: ребенок, брошенный на волю… На волю чего? Этого он не мог объяснить; отчасти потому, что единственный способ разобраться с китайскими воспоминаниями состоял как раз в том, чтобы снять фильм, отчасти потому, что единственный способ понять фильм состоял в том, чтобы прочувствовать его жизнь, познать ее глубоко, как не знал никто – ни друзья, ни дети, ни жена.
Разговор с Хуаном его зацепил. Серхио понял, что эти разногласия не имели бы такого значения или, по крайней мере, не ранили бы так сильно, если бы у него появился другой проект. Но даже на работе, всегда приносившей Серхио удовлетворение от чувства, что он главный, все как будто ополчилось против него. После съемок «Все уезжают» в начале 2014 года он взялся за то, за что обычно брался между фильмами, – за сериал. Это была история печально знаменитого доктора Маты, адвоката, который в 40-х годах совершил двадцать восемь безнаказанных убийств и одно, за которое его все-таки осудили. Серийный убийца – казалось бы, успех гарантирован. Но сериал обошелся дороже, чем планировалось, и телеканал обвинил режиссера в растратах, а режиссер обвинил телеканал еще в чем-то, и спор, иногда на весьма повышенных тонах, привел к охлаждению отношений. Серхио перестали предлагать проекты, а сам он из гордости не просил и не спрашивал. Он как будто превратился в живого мертвеца.
Дни утратили всякий порядок. Вместо того чтобы, как прежде, вставать в семь утра и заниматься Амалией, Серхио спал допоздна, потому что всю ночь напролет смотрел фильмы в маленькой гостиной, подальше от жилых комнат. Он говорил себе, что, к примеру, пересмотреть всего Бертолуччи – хороший способ избавиться от творческого застоя, но в глубине души понимал, что у него нет никаких идей. Сильвия отвозила в садик улыбающуюся Амалию, ехала на работу в португальское посольство и иногда к тому времени, когда она, забрав по-прежнему улыбающуюся, необъяснимо жизнерадостную Амалию, возвращалась, Серхио еще даже не раздвигал шторы в спальне. Они почти перестали видеться: он бодрствовал, пока она спала, и наоборот; бессонными ночами он смотрел фильмы, читал книги, доставшиеся ему от матери, или заходил к Амалии, садился на пестрый стульчик у кроватки с бортиками, смотрел, как Амалия спит, и думал, что может вот так просидеть до конца жизни. В этом странном одиночестве часовых несовпадений, в охватившем дом джетлаге, они прожили несколько месяцев, а потом Сильвия сказала:
– Я думаю, нам нужно с кем-нибудь поговорить.
Переехав в Колумбию, Сильвия, социолог по образованию, начала изучать психологию. Интерес у нее был не совсем дилетантский: теорией гештальта она увлеклась задолго до знакомства с Серхио, но только в Боготе у нее появилось время на серьезные занятия. Ее наставник, психотерапевт Хорхе Льяно, быстро стал другом семьи, и теперь Сильвия предлагала Серхио с ним встретиться. Серхио не понял зачем, но Сильвия не сдалась: не обязательно с Льяно, можно с любым другим терапевтом. Тут и к Вертгеймеру не ходи – понятно, что у Серхио классическая депрессия, как по учебнику.
– Давай кого-нибудь найдем. Ты сам выберешь. Но нужно что-то делать, дорогой. Тебе же плохо.
– Я знаю, что мне плохо. Не хватало еще платить кому-то, чтобы он это подтверждал.
– Да, знаешь. Но не знаешь почему. Или знаешь? Скажи мне: ты сам понимаешь, отчего тебе плохо?
– Нет, – сказал Серхио.
– Ну вот видишь. И я думаю, кто-нибудь нам поможет разобраться.
Но дни шли, а Серхио никому не звонил, никуда не записывался и вообще не делал никаких шагов в направлении, о котором они договорились. Они по-прежнему жили каждый по своему расписанию. Изредка эти расписания совпадали в районе полудня, и тогда Серхио с Сильвией вместе обедали, и она любила слушать, как Серхио рассказывает про китайские фильмы, которые посмотрел за ночь, – «когда я там жил, такого не снимали», – но моменты этих дневных встреч были очень нечастыми и краткими. Сильвия возвращалась к напряженной работе, учебе, воспитанию трехлетней дочери,
- Тайная история Костагуаны - Хуан Габриэль Васкес - Историческая проза / Русская классическая проза
- Марина из Алого Рога - Болеслав Маркевич - Русская классическая проза
- Вальтер Эйзенберг [Жизнь в мечте] - Константин Аксаков - Русская классическая проза
- Как быть съеденной - Мария Адельманн - Русская классическая проза / Триллер
- Яблоки из сада Шлицбутера - Дина Ильинична Рубина - Русская классическая проза
- Кубик 6 - Михаил Петрович Гаёхо - Русская классическая проза
- Сети Вероники - Анна Берсенева - Русская классическая проза
- Из дневника одного покойника - Михаил Арцыбашев - Русская классическая проза
- Миллионы - Михаил Арцыбашев - Русская классическая проза
- Пропасть - Михаил Арцыбашев - Русская классическая проза