Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однажды он заметил, что в студии все как-то переполошились. Пока он пытался понять, в чем дело, отец поманил его рукой из-за стекла, взял за плечи и сказал по-французски стоявшему рядом человеку: «Это мой сын». Человек представился: Франко Дзефирелли. Он был итальянец, но свободно владел французским. В Пекине он оказался, совершая китайское турне по приглашению компартии. С Фаусто они сразу же друг другу понравились, поскольку были ровесниками, происходили из стран, затронутых фашизмом, и, самое главное, оба принадлежали театральному миру. Дзефирелли заинтересовался испанцем, который жил в Латинской Америке, но дублировал фильмы в маоистском Китае; он позвал Фаусто с сыном на ужин и развлекал их историями про то, как переводил английских солдат во время войны, а Серхио с удовольствием рассказал, что играл мальчика в «Шпионе» Брехта, и ему страшно понравилось, что Дзефирелли всерьез спросил, не собирается ли он стать киноактером, когда вырастет. Возможно, ответил он, но еще ему хотелось бы стать режиссером, как папа. Дзефирелли расхохотался, но Серхио вдруг понял, что только что облек в слова свое давнее смутное желание. В мире кино все было ему знакомо: он словно родился в этом доме и никуда из него не выходил. Стать режиссером – отцу это точно понравится. Это ли не лучший довод?
Серхио не мог сказать, в какой именно момент начал понимать китайцев, но чувствовал себя так, будто поднялся на поверхность со дна бассейна. Это было волшебство: он говорил, и люди вокруг его слушали. Он перестал тыкать пальцем в фото блюд из ресторанных меню; когда в отеле «Дружба» показывали кино, мог прочесть афишу по-китайски, а в день убийства Кеннеди пересказал родителям, жаждавшим узнать, что случилось в Далласе, все статьи из газет, да и потом продолжал сообщать, что известно об убийце и его связях с Советским Союзом. Новости доходили поздно, но все же доходили, и Серхио теперь умел извлечь их из «Жэньминь жибао». Так, например, Кабрера узнали, что новый президент Линдон Джонсон принял решение защищать Южный Вьетнам. Каждое слово Джонсона представляло для китайской прессы агрессию или угрозу.
Марианелла совершала такие же открытия, как брат. Она настолько сроднилась с новым языком, ей так хорошо удавались невозможные согласные и певучие гласные, что, сама того не замечая, она стала увереннее говорить по-китайски, чем на своем неуклюжем испанском. За ужином ей нравилось доставать свое отельное удостоверение и зачитывать вслух, просто из удовольствия покатать звуки во рту (кириллицу, напоминание о былых политических эпохах, она, разумеется, не понимала).
Вскоре она перестала отзываться на собственное имя, потому что китайцы не могли справиться с произнесением такого сложного и длинного слова и окрестили ее на свой манер: Лили. Новое имя ей понравилось, и она начала подписывать им письма колумбийским дедушке и бабушке, а также представляться новым подругам по отелю и их родителям: «Лили Кабрера, очень приятно». Серхио тем временем подружился с сыновьями еще одного сеньора Кабреры, уругвайского поэта. Они стали его верными сообщниками и товарищами по играм. Фаусто поэта уважал, но определить почему – то ли за похожие идеологические убеждения, то ли просто как однофамильца – не получалось. Оба мальчика, Дамиан и Яндуй, были на полголовы выше Серхио, но по-китайски так хорошо, как он, не говорили – и не заговорили никогда. Четверо юных Кабрера отпраздновали с одноклассниками Рождество, а потом и Новый год, отчетливо понимая, что все это имеет смысл только там, в отдельном мире, в параллельной реальности отеля «Дружба».
К началу 1964 года ситуация стала раздражать Фаусто. Учителя одобрили переход Серхио и Марианеллы в школу для детей специалистов, но Фаусто все равно не мог избавиться от ощущения, что жизнь в отеле, ненастоящая, искусственная, превращает его сына и дочь в буржуев. Ее удобства могли пагубно повлиять на их идеологическую чистоту, а уж этого допускать не следовало ни под каким видом. И он начал просвещать детей насчет грозившей им опасности: в леденящих душу выражениях живописал, как похож отель «Дружба» на капиталистический мир, и однажды вечером спросил, не предпочли бы они, учитывая подстерегающие их здесь ужасы, поступить в интернат Чунвэнь. Там они получат настоящее китайское образование, а не искаженную картинку, в которой живут те, кто посещает учебные заведения для западных детей. Серхио уже знал, что такое интернат, знал, каково это – быть помехой в собственном доме, и собрался было взбунтоваться, но передумал: Фаусто успел перетянуть на свою сторону Лус Элену, а когда эти двое в чем-то соглашались, сопротивляться не имело смысла. Марианелла же все равно попыталась возражать, и это переросло в такую крупную размолвку, что через несколько дней, после снегопада, когда семейство Кабрера решило выйтии посмотреть на первый снег в своей жизни, Фаусто сказал дочери:
– А ты останешься. Иди прибирайся у себя в комнате. Мы приехали не за тем, чтобы жить, как свиньи.
В такие минуты Марианелле хотелось, чтобы отец ударил ее, как иногда поступал с Серхио, а не наказывал таким вот способом. Пощечина, аккуратная, меткая, – и вперед, смотреть на снег! Она тысячу раз предпочла бы пощечину.
* * *
Как-то раз, незадолго до начала школы, к Серхио зашел Яндуй и позвал охотиться на воробьев. В каждой руке он держал по пневматической винтовке. На улице было минус три, но Серхио знал, что с воробьями нужно бороться в любую погоду: они съедали народную пшеницу и народный рис. Рассказывали, что несколько лет назад, примерно в 1959-м, от воробьев не было никакого спасения, и тогда крестьяне договорились каждый день, ровно в двенадцать, выходить на поля с единственной целью производить как можно больше шума. Они взрывали петарды, гремели трещотками, били в гонги и колокола и шумели так оглушительно и так долго, что воробьи начали дохнуть от инфаркта вследствие переутомления. В тот год урожай был спасен от воробьев, зато гусеницы (которыми воробьи тоже питались) расплодились и уничтожили его, после чего крестьяне вернулись к старой системе огородных пугал. Теперь же Серхио метко стрелял по воробьям в бамбуковой роще, подступавшей к полям народных коммун. Чтобы было сподручнее, он снял перчатки, и у него болели руки, но он чувствовал, что выполняет миссию, назначенную ему революцией. Там, возле заледенелых борозд, он тренировался встретить нелегкое будущее и по дороге домой, когда незнакомый англичанин принялся швырять в него камнями и орать, чтобы не смел трогать несчастных птиц, чувствовал, что грудь его полнится чем-то похожим на гордость.
VII
– Посмотрим, – сказал Серхио, листая книгу, – где же она, эта страница?
Они сидели в ресторане фильмотеки, и людей – многие из которых наверняка пришли на открытие ретроспективы, начинавшееся через несколько минут, – за соседними столиками собралось столько, что разговаривать было трудно. Над суетливым, но вполне милым заведением витал дух Мэрилин Монро – ее стилизованный портрет смотрел со страниц меню. Под низким потолком проходило пять труб, раскрашенных в цветные кольца и оттого похожих, подумал Серхио со знанием дела, на коралловых змей. Серхио с сыном сидели на алюминиевых стульях перед длинной деревянной доской, больше напоминавшей стойку, чем стол, но вместо бара перед ними высилось панорамное окно, выходящее на вечерний Эль-Раваль, где только-только начинал утихать ливень и редкие прохожие шагали осторожно, стараясь не поскользнуться. Рауль увлеченно листал другую книгу, которую Серхио купил ему тут же, в фильмотеке. «Выбирай любую», – сказал он, и Рауль пренебрег книгами по искусству, хотя интересовался им, и книгами по истории кино, хотя вырос в доме, где о кино говорили
- Тайная история Костагуаны - Хуан Габриэль Васкес - Историческая проза / Русская классическая проза
- Марина из Алого Рога - Болеслав Маркевич - Русская классическая проза
- Вальтер Эйзенберг [Жизнь в мечте] - Константин Аксаков - Русская классическая проза
- Как быть съеденной - Мария Адельманн - Русская классическая проза / Триллер
- Яблоки из сада Шлицбутера - Дина Ильинична Рубина - Русская классическая проза
- Кубик 6 - Михаил Петрович Гаёхо - Русская классическая проза
- Сети Вероники - Анна Берсенева - Русская классическая проза
- Из дневника одного покойника - Михаил Арцыбашев - Русская классическая проза
- Миллионы - Михаил Арцыбашев - Русская классическая проза
- Пропасть - Михаил Арцыбашев - Русская классическая проза