Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Где-то она здесь была, – повторял он, переворачивая страницы.
Он посмотрел на сына, пытаясь определить по лицу замкнутого подростка, нравится ему книга или нет. Но Рауль в свои восемнадцать уже перестал быть подростком, и Серхио, просидев рядом с ним полчаса на жестких стульях во владениях Мэрилин Монро, чувствовал себя таким счастливым, что самому себе изумлялся: он был счастлив, что они вместе, в Барселоне, после почти двух лет разлуки, и что Рауль теперь красавец выше его на голову, с твердым голосом, пристальным взглядом и собственным мнением относительно всего на свете. Правда, мнение это было немного правее, чем хотелось бы Серхио, но он понимал: желать, чтобы твой сын думал так же, как ты, – верх консерватизма.
Рейс Рауля приземлился в 16:40, под проливным дождем, омрачившим небо Барселоны и устроившим пробку у въезда на Гран-Виа. Сотрудники фильмотеки встретили мальчика и довезли до отеля, пока Серхио давал интервью на телевидении. Когда отец в почерневшем от дождя пиджаке и с мокрой, словно только из-под душа, седой шевелюрой вернулся, Рауль сидел в лобби и пил кока-колу. Серхио едва успевал принять настоящий душ и переодеться в сухое до начала ретроспективы, так что он предложил Раулю подождать его тут же. Он ответил, да, конечно, без проблем, он поиграет пока в телефон, но прежде сказал:
– Мне очень жаль, папа. Жаль, что так получилось с дедушкой.
Фаусто не очень много общался с Раулем, поскольку они редко виделись, но обожал внука и радовался, что тот может жить в Испании такой жизнью, в которой самому ему было отказано. Когда они встречались, Фаусто любил рассказывать любому, кто оказывался рядом – родственникам, друзьям, совершенно незнакомым людям, – как Серхио с Раулем ездили в Долину Павших. «Дайте-ка я вам поведаю, что там произошло с этими двоими», – говорил он; Рауль закатывал глаза, а Серхио старался дополнить или опровергнуть отдельные подробности истории, которую отец рассказывал так, будто присутствовал при событиях лично. В ней действовало три персонажа: Лили – старшая из трех дочерей Серхио, сам Серхио и Рауль, которому должно было скоро исполниться девять. Серхио уже разошелся с матерью Рауля, но еще жил в Испании, так что сын часто приезжал к нему на выходные: нет ничего проще, чем на поезде добраться из Малаги до Мадрида. В те выходные они решили уехать за город и покататься на лодке – на одном из тех водохранилищ, которые мадридцы почему-то называют «болотами». С шоссе Рауль увидел исполинский крест над Долиной Павших, спросил, что это за место и можно ли им туда съездить.
– Нет, – ответил Серхио, – там похоронен Франко.
– И что с того? – не понял Рауль.
– Что с того? А то, что вся наша семья из-за него настрадалась. Франко виноват, что нам пришлось уехать из Испании. Все, что пришлось пережить дедушке, все, что пришлось пережить дяде Фелипе, – все это по вине Франко. Из-за Франко наша семья развалилась. И поэтому, Рауль, мы туда не поедем.
За целый день на водохранилище Рауль ни разу не заикнулся о Долине Павших – видимо, по голосу отца понял, что лучше этого не делать. Но на обратном пути, когда вдалеке показался крест, снова попросил туда свернуть. Серхио уже открыл рот, чтобы прочесть новую нотацию о разрушенной семье и гражданской войне, но Лили сказала:
– Папа, ну что тебе стоит? Заскочим на две минуты, Рауль успокоится, и мы вернемся в Мадрид. Ничего плохого в этом нет. Наоборот, заодно расскажешь ему еще про войну.
Сказано – сделано: через несколько минут семья Кабрера впервые подошла к могиле Франко. Место было впечатляющее, и Серхио пришлось все время держать в памяти историю семьи – команданте Фелипе Диаса Сандино, дедушки Доминго, отца, – чтобы случайно не растрогаться; с другой стороны, его никак не покидало ощущение, что он предает своих. Могила диктатора представляла собой белый прямоугольник, вмонтированный в серый каменный пол. В центре ее стояли три букета и лежала лента в цветах национального флага. Серхио обошел могилу сбоку, поднялся на две или три ступеньки к алтарю и всмотрелся в статую Христа, пытаясь вспомнить, когда в последний раз был в церкви. За спиной послышался шум, точнее звонкий стук каблуков; он обернулся, готовый смерить невоспитанного посетителя укоризненным взглядом, и обнаружил, что Рауль с силой топчет белую поверхность и смачно на нее плюет.
Серхио схватил его под локоть и отвел в сторону.
– Ты что это делаешь?
– Он гад! – закричал Рауль. – Это все он виноват! Что нам пришлось уехать из Испании! И вся наша семья распалась!
Эту историю и любил рассказывать Фаусто, и, в зависимости от компании, Рауль у него то плевал на могилу, то изрыгал проклятья, которых трудно было ожидать от девятилетнего ребенка – скорее уж от девяностолетнего эмигранта: именно такие проклятья Фаусто обрушил бы на голову Франко, если бы тот попался ему во времена далекого детства.
Серхио, со своей стороны, мог добавить только довольно пресный отчет о том, что было потом. Как сгреб Рауля в охапку и вытащил на улицу, пока никто не заметил, как всю дорогу до Мадрида они молчали, как позже он узнал, что Рауль рассказывал о своем подвиге испанским родственникам по материнской линии, потому что реакция отца его позабавила. Серхио даже пару раз позвонили тетушки, обеспокоенные тем, какие дурные манеры он прививает сыну: никакого уважения к святыням! И что за нетерпимость к идеям других! Франкизм у Серхио не слишком-то вязался со святынями. Но он промолчал.
Пока они шли к фильмотеке под ливнем, хлеставшим бульвар Рамбла-дель-Раваль, он подумал, не спросить ли Рауля, вспоминает ли он этот эпизод, столь любимый дедушкой, и возвращался ли в Долину Павших, но почему-то догадался, что забавная история из детства давно перестала быть забавной для сына. Потом они отвлеклись на книги в магазинчике при фильмотеке и на поиски столика в забитом баре «Монро», и Серхио забыл, что хотел поговорить об этом. Они собирались перекусить перед открытием; организаторы звали их в офис, но Рауль предпочел остаться внизу, среди людей, а Серхио предпочел остаться с ним. Теперь он отыскивал нужный фрагмент в «Мифологиях» и уже начинал подозревать, что сам его придумал.
– Ах вот, – сказал он, – наконец-то. Послушай:
МАРСИАНЕ
Тайна «летающих тарелок» была изначально вполне земной: как полагали, тарелки прилетают из неведомой советской сферы, чьи намерения столь же темны, как и намерения инопланетян. Однако уже в такой форме мифа содержалась возможность его космической разработки; летающая тарелка потому столь легко превратилась из советского летательного аппарата в марсианский, что в западной мифологии мир коммунизма фактически считается столь же чуждым, как мир инопланетный, СССР – это нечто среднее между Землей и Марсом[11].
– Китай тоже был другой планетой, – добавил Серхио. – Я имею в виду, для нас. В западной мифологии мир коммунизма фактически считается столь же чуждым, как мир инопланетный… Здорово сказано, да? Мне было лет двадцать, когда я это прочел. И подумал, да, так оно и есть. В Китае мы так себя чувствовали.
– Как будто все кругом марсиане?
– Да, вроде того.
– А у меня было другое впечатление, – сказал Рауль. – Ты по-другому рассказывал.
– По-другому?
– Ну, не знаю. Ты рассказывал про Китай, как будто это твоя родная страна.
– Поначалу – совсем не родная. Но уже неважно.
– Но уж прямо чтобы Марс… Да нет, папа, еще как важно. Марс, папа! Надо же такое придумать.
Серхио, как обычно, сидел в последнем ряду. Он всегда там садился – не только чтобы незаметно выйти в случае чего, но и
- Тайная история Костагуаны - Хуан Габриэль Васкес - Историческая проза / Русская классическая проза
- Марина из Алого Рога - Болеслав Маркевич - Русская классическая проза
- Вальтер Эйзенберг [Жизнь в мечте] - Константин Аксаков - Русская классическая проза
- Как быть съеденной - Мария Адельманн - Русская классическая проза / Триллер
- Яблоки из сада Шлицбутера - Дина Ильинична Рубина - Русская классическая проза
- Кубик 6 - Михаил Петрович Гаёхо - Русская классическая проза
- Сети Вероники - Анна Берсенева - Русская классическая проза
- Из дневника одного покойника - Михаил Арцыбашев - Русская классическая проза
- Миллионы - Михаил Арцыбашев - Русская классическая проза
- Пропасть - Михаил Арцыбашев - Русская классическая проза