Шрифт:
Интервал:
Закладка:
« 4 »
Постоянной работы не было практически никакой; впрочем, Митя брался почти за любую. По утрам он старался вставать как можно раньше и шел на поиски грузовиков, развозивших продукты по грязным уродливым лавкам с аляповатыми вывесками; часто грузчиков не хватало, либо торопились водители, либо сами владельцы лавок, и Мите доставалась временная работа. Иногда совсем небольшая, иногда более основательная. Расплачивались на месте и наличными; это было важно. Если это происходило не очень рано, то, пока Митя носил коробки и ящики, он часто слышал, как ему в спину улюлюкают довольные прохожие. Временами ему удавалось устроиться грузчиком в компании, перевозившие мебель и личные вещи. Это была тяжелая работа, особенно на жаре, а вот найти ее было относительно легко; огромные массы бездомных людей постоянно скитались с места на место по съемным квартирам и комнатам, ухватившись за последний скарб, на самом деле часто уже ни для чего в новой жизни не нужный, но своим существованием и присутствием сохранявший иллюзорную связь с жизнью прошлой, хранивший само ощущение жизни. Однако постоянно на такую работу Митю все же не брали; он не подходил по происхождению и в обществе грузчиков с блатными татуировками уживался плохо.
Он не соглашался только на работу в услужении («„Кушать подано“ говорить не буду», – как-то сказал себе Митя и твердо этого держался) и работу уборщиком, разумеется («Чужие унитазы тоже мыть не буду, – добавил он тогда. – Лучше сдохну»). Выбор из всего остального был невелик и случаен; так что, за какую бы работу он ни брался, даже за мытье тарелок в ночном ресторане, по сколько часов в день ни пытался работать и как бы ни старался на всем экономить, он все равно тратил больше, чем получал от государства и зарабатывал, и маленький аванс, полученный им в аэропорту, таял неделя за неделей. Как-то, выйдя из дома, а точнее из их полуразбитого бетонного сооружения в трущобах южного Тель-Авива, к югу от автобусной станции, Митя с удивлением узнал дворника, подметавшего противоположную сторону улицы. Дворник поднял глаза, и было видно, что Митю он узнал тоже. Мите показалось, что им обоим неловко, как если бы они застали друг друга во время квартирной кражи. Еще не понимая, кого же именно он видит перед собой, Митя перешел на другую сторону улицы.
– Добрый день, молодой человек, – сказал дворник. – Рад вас видеть. А что, Петр Сергеевич тоже здесь?
– Не думаю, что за ним числится столько грехов, чтобы сюда попасть, – отшутился Митя.
Только сейчас, пока он отвечал, он узнал дворника; перед ним был совершенно сломленный, не похожий на себя человек. Его руки мелко дрожали. К тому же он был грязен, грязен не той веселой грязью, которой был покрыт Дулиттл из мюзикла «Моя прекрасная леди», а грязью настоящей, давно и надолго запущенной, впитавшейся в тело. И все-таки Митя его вспомнил. Он был тем шумным и дурно воспитанным человеком, который когда-то подошел к нему и Кате и чуть капризно, чуть наставительно пожаловался Петру Сергеевичу на то, что неделю назад не рассмотрел афишу и попал на второй состав филармонического оркестра.
– Дедушка, почему он меня перебил? – спросила потом Катя.
– Не обращайте внимания, – примирительно ответил Петр Сергеевич. – У него дурные манеры, но он выдающийся математик. Его мысли парят в эмпиреях. Говорят, что он сделал несколько эпохальных открытий.
Сияли люстры; начали рассаживаться. Катя уже сидела на своем месте, повернувшись к Мите вполоборота, а он продолжал с ней говорить, перегнувшись через спинку чьего-то незанятого места. Две седовласые дамы осуждающе на него посмотрели, потом на Петра Сергеевича. Петр Сергеевич намек понял.
– Митя, – сказал он, – мы успеем договорить потом. Мне кажется, тебе пора возвращаться к родителям. Сейчас продолжат.
Митя проснулся, как сомнамбула ото сна, извинился, побежал к родителям и, уже на бегу, остановившись и снова повернувшись к ним обоим, замахал Кате. Вышел Мравинский, зал захлопал; Мравинский взмахнул рукой, и в образовавшуюся беззвучную пустоту времени хлынула музыка. С Катей, как впоследствии выяснилось, они договорили не скоро; возможно, и не договорили вовсе. А с Петром Сергеевичем не договорили точно. Математика с тех пор Митя видел еще один раз, там же, в филармонии, и это было давно. Так что сейчас Митю удивило то, что он вообще его узнал; точнее, что они узнали друг друга.
– А говорили, что вы и внучка Петра Сергеевича встречаетесь? – продолжил дворник столь же беспардонно.
Митя пожал плечами.
– Нет, – ответил он, – ее здесь тоже нет.
«Какое счастье, – подумал он. – Ведь я ее сюда звал. Какое же я ничтожество. И какая она умница, что меня не послушала. Было бы хорошо ей об этом написать, но Катя, наверное, решит, что мне плохо, вот и заискиваю, ищу дорогу назад. Нет, унижаться все равно не буду, и уж тем более перед ней. Что было, то прошло».
– Куда это вы вообще направляетесь? – спросил математик подозрительно.
– Ищу работу. Собственно, как обычно. Как все. Я же тут один. Без работы мне скоро есть будет нечего.
– Ха-ха.
– Мы как-то плохо ко всему этому подготовились, – грустно добавил Митя.
– Экономьте на еде, – посоветовал математик.
– Я уже.
– Совсем экономьте.
– Говорят, страшная смерть, – ответил Митя. – Одна из самых страшных. Повеситься гораздо проще, быстрее и эффективнее.
– Дурак! – Математик даже поперхнулся от возмущения. – Здесь есть бесплатная столовая для эмигрантов. Говорят, недавно открыли. Я уже был. Какая-то благотворительная организация. Буквально двадцать минут пешком. Может, двадцать пять, если идти медленно. За час вернетесь, и, заметьте, не потратив ни копейки на автобусные билеты. Дайте клочок бумаги, сейчас напишу адрес.
В благотворительной столовой были в основном старики. Некоторые, для того чтобы попытаться сохранить достоинство, пришли сюда, надев орденские планки; другие выступали так торжественно, как будто заходили в зал ученого совета; но большинство входили согнувшись и прятали глаза. При виде их Митя сжал зубы. В зале было расставлено три десятка пластиковых столиков и множество грязных стульев. Поближе к дальней стене религиозная женщина разливала по пластиковым тарелкам похлебку из огромной алюминиевой кастрюли. Как в полусне, Митя подошел к ней, получил тарелку с теплой похлебкой, сказал спасибо и, стараясь ни на кого не смотреть, сел за один из ближайших столиков и быстро ее выхлебал. Потом вышел, прошел еще три дома по направлению к морю, завернул за угол в щель между домами, где сильно пахло мочой и разлагающимся мусором, согнулся; его резко и больно вырвало. На секунду ему даже захотелось заплакать, возможно просто от запаха собственной рвоты, но гораздо больше его захлестывало смесью унижения, тоски, горечи и ненависти. Оставался еще вариант программы «Здравствуй, родина», который выбрала Аря; там за черную работу можно было получить еду, кровать и курс иврита на полгода. Но ехать туда Мите не
- Опавшие листья (Короб второй и последний) - Василий Розанов - Русская классическая проза
- Опавшие листья. (Короб второй и последний) - Василий Розанов - Русская классическая проза
- Опавшие листья - Василий Розанов - Русская классическая проза
- Радио молчание - Элис Осман - Русская классическая проза
- Зимний Ветер - Валентин Катаев - Русская классическая проза
- Дом Кёко - Юкио Мисима - Классическая проза / Русская классическая проза
- Я хотел написать книгу, но меня чуть было не съел гигантский паук - Алексей Викторович Серов - Русская классическая проза
- Марина из Алого Рога - Болеслав Маркевич - Русская классическая проза
- Человек рождается дважды. Книга 1 - Виктор Вяткин - Проза
- Так громко, так тихо - Лена Буркова - Русская классическая проза