Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подходящие вписки находились не всегда, так что несколько раз они ночевали в деревнях, а один раз и вообще в гостинице, что, конечно, было неконцептуально. Как-то они с Митей застряли на трассе, уже совсем непонятно где; по непонятной причине их никто не подбирал, и, чтобы не заночевать в поле, они застопили трактор и ломанулись в какую-то не то деревню, не то ПГТ на берегу Волги. Вспомнив весеннюю Онегу, стали стучаться в дома и проситься переночевать. Начинало смеркаться, из домов вылезали хмурые и пьяные мужики, так что, переходя от дома к дому, они особо не настаивали. Потом их осенило, что на этот раз деньги надо как раз предлагать; нашли ночевку в доме с симпатичной, как показалось Поле, вполне себе трезвой семьей и двумя детьми. Их накормили, хоть тоже за деньги, а потом все же начали выпивать; отказаться было неловко, тем более что дети, кажется десяти и двенадцати лет, выпивали вместе со всеми. Поближе к ночи с улицы стали раздаваться пьяные крики; но крики Поля помнила уже плохо, самогон горбачевского антиалкогольного разлива бил по голове тяжело и удушливо. Поля смутно помнила, что до сортира во дворе она так и не дошла и ее рвало прямо с крыльца. Но подняли их все равно рано, вместе со всеми. Ей сказали, что надо опохмелиться, она знала, что это так, и покорно это исполнила. Пройдя разбитыми улочками мимо нищих домов и кривых заборов, они с Митей спустились к Волге, текущей под утренним небом своим прекрасным великим течением, и Полю еще раз вывернуло прямо в реку. На мелководье возились бодунные мужики, тащившие сеть с бьющейся рыбой, водорослями и какой-то непонятной дрянью.
Убрались они из ПГТ как можно быстрее и даже нашли автобус, который безо всякого стопа отвез их еще в какие-то гребеня, но вспомнить об этой деревне им все равно пришлось. Через пару дней, все еще недалеко от Волги, они снова заночевали в деревне. На этот раз было понятнее; деньги они предложили сразу, покорно пили вместе со всеми, хотя пили как раз умеренно и никто особо не нажирался, рано легли спать. А вот уезжать им не хотелось, тем более что почти прямо за деревней начинались то ли огромные пруды, то ли маленькие озера. В воде снова копошились, вроде трезвые, и они подошли поближе. На берегу и в воде, кто по пояс, а кто и по шею, толклось множество матерящихся мужиков, вытягивающих из воды какую-то бело-желтую дрянь, на этот раз без помощи сетей, а потом развешивающих ее то ли на тросах, то ли на веревках, натянутых вдоль прудов. Поля пригляделась и с удивлением поняла, что это мочало, та самая обычная плетеная мочалка, которой она мылась с детства.
– Не прикоснусь к ней больше, – тошно и бодунно сказала она Мите. – И материться, блядь, больше никогда не буду.
После невнятных расспросов и еще более невнятных ответов им объяснили, что эти пруды называются «мочищем». От них пахло смесью запахов коровника, тухлых яиц и липового цвета, и Поля испугалась, что ее снова вывернет, как тогда на Волге. А еще ей показалось, что Мите почему-то хочется задержаться, она потянула его за рукав, и они быстро уехали. Заночевали уже в городе.
Но после этих дней Поле стало казаться, что в душе у нее что-то сломалось. Раз за разом она вспоминала прекрасную и огромную Волгу, сверкающее на воде солнце, эти нищие деревни, где мужики тащили из воды рыбу, ил и мочало, запахи мочища и с ужасом думала о том, что вот это и есть настоящая жизнь. И уже не телеги и обдолбанные персонажи на вписках казались ей игрушечными, а она сама стала казаться себе игрушечной и ненастоящей, случайным обломком собственного воображения, заброшенным в море этой самодостаточной, пугающей и непрозрачной жизни. Она вспоминала выслушанные ею за эти дни рассказы и с ужасом думала о том, что всех этих французских принцесс, вероятно, действительно насиловали одноклассники, или сожители их матерей, или их же приятели по пьяни, или они сами на кого-то вешались в пьяном угаре, который и от трезвой-то жизни был мало чем отличим, в подъездах хрущевок, и это было так буднично и страшно, что и было настоящим. Вся ее жизнь осталась где-то совсем далеко; ей хотелось коснуться этой чудовищной настоящей жизни, вдохнуть ее, понять, какова она изнутри; Поля думала о том, сколь болезненным является это желание, что никакого такого реального не существует, а существуют только несчастные люди, обделенные и пьяные, и от этих мыслей желание пережить реальное становилось только сильнее.
Она окунулась в смесь жалости и ужаса; потом попыталась рассказать обо всем этом Мите, но он почему-то решил встать в позу всезнайки и ответил ей, что она наконец-то поняла, что на трассе они действительно видят окружающий мир и никакая это не игра. Поля удивилась, расстроилась, разозлилась и ушла в себя. А еще постепенно, по мере того как они продвигались на восток, Митя начал ее раздражать. Ее бесило то, что на вписках их воспринимали как пару, да было похоже, что он и сам начал ее так воспринимать. Поля не была и не хотела быть ничьей парой и уж тем более не хотела быть парой своего малолетнего родственника. Ничего такого она ему не обещала и обещать не собиралась. Среди расслабленных системных, хиппующих и уж тем более не хиппующих, а просто панков или металлистов Митя выглядел каким-то негнущимся, нелепым, только что не пытался есть ножом и вилкой. И даже фенечки, которые, как ей казалось, он нацепил только для полноты прикида, выглядели на нем мандаринами с новогодней елки. В этом настоящем мире он был еще большим туристом, еще более игрушечным, чем она сама, и каждый раз, когда она пыталась ухватиться за реальное, он тянул ее в сторону своего далекого и эфемерного города. В Ебурге, где они основательно протусовались, это усугубилось еще больше; его вроде бы уважали, как питерского и системного, но при этом смотрели на него как на укуренного ожившего динозавра.
За Ебургом расстояния становились все больше, а вписки приходилось искать заранее; ехать в пустоту делалось все более стремно. И все же каждый шаг того стоил – их окружали сотни километров тайги, высокой, однообразной, непроницаемой, красно-зеленой,
- Опавшие листья (Короб второй и последний) - Василий Розанов - Русская классическая проза
- Опавшие листья. (Короб второй и последний) - Василий Розанов - Русская классическая проза
- Опавшие листья - Василий Розанов - Русская классическая проза
- Радио молчание - Элис Осман - Русская классическая проза
- Зимний Ветер - Валентин Катаев - Русская классическая проза
- Дом Кёко - Юкио Мисима - Классическая проза / Русская классическая проза
- Я хотел написать книгу, но меня чуть было не съел гигантский паук - Алексей Викторович Серов - Русская классическая проза
- Марина из Алого Рога - Болеслав Маркевич - Русская классическая проза
- Человек рождается дважды. Книга 1 - Виктор Вяткин - Проза
- Так громко, так тихо - Лена Буркова - Русская классическая проза