Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Обычно я объединялся с Пожневым. Бродили, глазели, разговаривали. Он несколько раз высказывал свое намерение вернуться на родину. Представлял это в варианте, если попадет в плен к англичанам или американцам. Тогда было уже известно, что предполагается высадка десанта или, точнее, открытие второго фронта...
Опять умолк, поджав в раздумье белесые губы. Его не торопили.
— Еще что запомнилось, — двинулся дальше после паузы, — как ходили с Пожневым к бельгийцу, который держал магазинчик неподалеку от казармы, пили там лимонад...
— Как вы сказали? — не удержался Голиков.
— Ходили, мол, пить лимонад. Хозяин сам его готовил...
— Так, понятно.
— Он был сладкий...
— Понятно.
— И что было ценно, готовился не на сахарине, а на сахаре, в ход пускался только натуральный продукт. Хозяин не решился бы на подлог, он нас боялся...
— Еще бы.
— Нет, мы не угрожали ему. Но и не сюсюкали, это не поощрялось нашим командованием...
— Само собой.
— Не знаю, где он в то трудное время добывал натуральный сахар, это была не наша забота, главное, лимонад получался сладкий. Пили всегда с удовольствием. Организм ведь тогда нуждался в сладком, недополу...
Вдруг словно сработал внутренний тормоз, Бовин оборвал себя на полуслове, и выражение отрешенности на его лице уступило место осмысленности, а взгляд переместился наконец из угла комнаты на собеседника.
Голикову подумалось, что, возможно, Бовина пронзило в эту минуту осознание несоизмеримости, вопиющей несоизмеримости всего того, о чем он только что рассказывал, с голодом, с ужасом и нечеловеческими страданиями, охватившими тогда полпланеты, с гибелью миллионов соотечественников, в том числе сверстников, на брустверах отчизны.
Впрочем, так ли это было, на самом ли деле какой-то свет достиг его сознания, оставалось лишь гадать.
— Извините, я тут ударился в воспоминания, ушел куда-то в сторону, — сказал он после недолгого молчания, при этом в голосе у него так и не появилось красок. — У вас, очевидно, есть более существенные вопросы? Пожалуйста, я готов.
Голиков внимательно на него посмотрел и, помедлив, спросил:
— Скажите, Василий Иванович, что вас в свое время привлекло в вашей теперешней жене?
— Меня? В жене? Но какое это имеет... Впрочем, прошу извинить, забыл, что здесь вопросы задает одна сторона... Ну, как охарактеризовать, что конкретно в ней привлекло? Могу сказать только, что это брак по любви...
— А предыдущие три жены — с ними что, соединялись по расчету?
— Без любви и ласки, — не удержался от реплики Овсянников.
Бовин метнул в него бессильную молнию, повел плечами:
— Какие это три жены вы мне насчитали?
— Ну, как же: одну вы оставили в Случевске, другую на Алтае, и была еще некая Коршунова Мария Сергеевна, которую нам пока не удалось установить.
— Всю мою жизнь под микроскоп поместили?
Овсянников промолчал, вступил Голиков, напомнил:
— Но вы не ответили: что именно привлекло вас в теперешней, четвертой по счету, жене?
— Что могло в ней привлечь, кроме молодости и чистоты. Она была студенткой...
— Она в ту пору действительно была студенткой. Ну, а что представляла собой ее семья, родители?
— Родители? Мать — домохозяйка, отец — он был научный работник.
— Руководящий научный работник, добавьте, занимал руководящую должность в том самом научно-исследовательском институте, где...
— Пользуетесь информацией на уровне сплетен? — перебил истеричным выкриком Бовин. — Знаю, давно идет по нашему институту болтовня, будто после моей женитьбы на его дочери он помог мне устроиться в институт, а потом помогал готовить диссертацию, поспособствовал назначению на должность заведующего отделом...
— Почему это на уровне сплетен? — с обидой в голосе возразил Овсянников. — Я проверил по многим каналам, информация объективная, что было, то было.
Бовин развернулся в сторону Овсянникова, навалился грудью на стол:
— И куда же эта информация вас выводит, на какие мысли? Считаете, женился со специальной целью — проникнуть в этот институт?..
Овсянников не успел ответить: зазвонил внутренний телефон. Он поднял трубку, послушал, сказал невидимому собеседнику:
— Хорошо, Сережа, сейчас, — повернулся к Голикову: — Владимир Константиныч, Пылаев в приемной.
— Пойдите к нему, — попросил Голиков, — пусть свои соображения изложит на бумаге.
После этого обратился к Бовину:
— Скажите, вы рассказывали когда-нибудь жене о своем прошлом? Не намеками, а в открытую?
— Нет, она ничего об этом не знает.
— И не догадывается?
— Я постарался оградить ее от ненужных переживаний.
— А история с орденом? После этой истории разве не состоялся у вас откровенный разговор?
— Я объяснял все молодым легкомыслием, глупостью. Да это и была самая настоящая глупость.
Возвратился из приемной Овсянников, положил на стол перед Голиковым листок бумаги — там значилось:
«Москва вопрос о задержании предлагает решить на месте. Областной прокурор против немедленного задержания, поскольку нет конкретных фактов личного участия объекта в преступных действиях карателей».
Голиков дочитал записку, произнес, забывшись, вслух:
— Есть такие факты!
Передал записку Чедуганову, сам продолжил диалог с Бовиным:
— Василий Иванович, я вас спросил, знает ли о вашем прошлом жена, вовсе не имея в виду приглашать и ее на такую вот беседу, просто мне хотелось понять, способны ли вы на полную откровенность.
— Жена — это есть жена, я ее действительно оберегал, что бы вы там ни думали...
— Нас оберегать не надо, однако-то, — вставил Чедуганов.
Бовин втянул в себя со всхлипом воздух, спросил, устало понурившись:
— Какого признания вы от меня ждете? Что в разведшколе у немцев учился?
— Давайте сделаем перерыв, Василий Иванович, — предложил Голиков, — вы, я вижу, устали. Соберитесь с силами, все спокойно обдумайте и напишите, так будет вернее.
— Только действительно с полной откровенностью, — добавил Овсянников.
Бовин поднял голову, поглядел на сгрудившиеся возле Овсянникова телефонные аппараты:
— Я ничего не взял с собой, не знал же... Ни туалетных принадлежностей, ничего... И вообще, надо же сообщить домашним...
— А о чем вы собрались сообщать? — сказал Голиков. — В институт вам, как я понимаю, вряд ли стоит возвращаться, никого там уже не застанете, так что поезжайте прямо домой.
— Я вас сюда доставил, — поднялся Чедуганов, — я и домой провожу.
Овсянников снял трубку внутреннего телефона:
— Сейчас вызовем машину...
Бовин повернулся к Голикову, белесые губы искривила вымученная усмешка:
— Не боитесь, что сбегу?
— Смысла
- Обвиняемый — страх - Геннадий Падерин - Советская классическая проза
- Ратные подвиги простаков - Андрей Никитович Новиков - Советская классическая проза
- Гвардейцы Сталинграда идут на запад - Василий Чуйков - О войне
- Сквозь огненные штормы - Георгий Рогачевский - О войне
- И прочая, и прочая, и прочая - Александра Бруштейн - Советская классическая проза
- Суд идет! - Александра Бруштейн - Советская классическая проза
- ОГНИ НА РАВНИНЕ - СЁХЭЙ ООКА - О войне
- Особая группа НКВД - Сергей Богатко - О войне
- Рассказы о наших современниках - Виктор Авдеев - Советская классическая проза
- Пленник стойбища Оемпак - Владимир Христофоров - Советская классическая проза