Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Коллега невесело усмехнулся, и так мол, делаем, сутки напролет.
— Ты не думай, Алексей Петрович, что я сдрейфил, — он поднялся, подошел к едва чадившей печке, поворошил угли кривым поленцем и отправил его в топку. — Только все-таки, мало нам одного пулемета.
— Война — штука страшная. Не один месяц привыкаешь. У меня-то четвертая. Привыкнешь. А пулемет… по штату, нам и одного не положено. Опять же, пулемет — он как инструмент. Я вот из него стрелять условно умею. В простой обстановке, по хорошо видимым целям. На небольшие дистанции. Денисенко тоже. И все. Ты из него, не в обиду будь сказано, только “в ту сторону” сможешь, он тебе — как плохая винтовка. На пулеметчика нужно учиться. Время нужно, патроны, инструктор. А у нас половина состава и про винтовку-то знает, в основном, где у нее ремень. Полгода бы нам на сколачивание… посмотри, у тебя в кармане полгода не завалялось нигде?
— У меня, видишь, сухих спичек-то нет. А времени нам и штадив не подбросит, даже недели. Что же, повоюем, чем есть. Кипятка вот только согреть — и можно дальше…
На следующий день Раису, несмотря на непрекращающийся поток раненых, удивило изменение состава. Откуда-то появились странные люди, выглядящие старше своих лет, постоянно настороженные, напомнившие ей повзрослевших беспризорников. Да, именно это сходство сразу пришло в голову. Очень похожи. Когда-то сразу после училища ее по распределению послали работать в детскую колонию. Вот прямо как старшие воспитанники, только еще постарше. Что-то неуловимо общее, понять бы только, что. Но самое удивительное, что одного из них узнал Астахов.
— Товарищ старший лейтенант?
“Какой лейтенант? Один треугольник же. Младший сержант”, - удивилась про себя Раиса. И размышлять-то особенно было некогда, а взгляд цепляется сам собой. Не похож младший сержант на тех военных, что она до сих пор видела. Только не разберешь, чем не похож. Рана не опасная, пока он не лежит, сидит на столе. Гимнастерку и рубаху срезали. Правая рука перебита, ясно, что кость тронуло. Но держится спокойно, не морщится, не ругается даже. Разве что скулы чуть резче обозначились.
Мускулистый, худой и жилистый. Должно быть, в армии не новичок. Может, и на войне тоже. Вон, на голове два приметных шрама, старые уже. От макушки к левому уху и на темени еще один. Такая же отметина от виска к скуле. Чем-то хорошо порезало, зашивали.
— Лепила? Вот не думал, что встретимся. Что там у меня с клешней?
— Вообще-то не положено… Раиса, ножницы, новокаина пять граммов.
— Брось. Не положено…
— На вид — перелом, умеренно сложный, месяца два-четыре, — Астахов прищурился, улыбнулся под марлевой маской. — Если опять не удерешь.
— Да куда я денусь…
— Поумнел? Скальпель.
— Поумнел, — он чуть скосил глаза в сторону столика с инструментами, выдохнул сквозь зубы. — Поумнеешь тут… Знаешь, очень способствует, когда тебе 58–14, причем за дело… У меня ж все было. Квартира, деньги, девки табунами. А сейчас думаю, предложи мне кто все эти годы по четырнадцать часов вкалывать и хлеб с водой жрать, а вчера бы к нам на позиции одну противотанковую пушку за все это…
— Одну, противотанковую. Понимаю, товарищ старший лейтенант. Раиса, еще новокаин!
— Кончился лейтенант давно. "кровью… искупить". Тут не искупать, тут зубами держать! Слышишь, товарищ военврач, зубами! Каждый клочок, каждую кочку, зубами! Прут, гады, и прут.
— Слышу, слышу. Пинцет. 58–14? Это у нас с чем едят? Мне эта цифирь ни о чем не говорит.
— Контрреволюция без отягчающих, товарищ военврач, вот что это такое… Допрыгались мы… с бесконтрольностью, — лицо у раненого чуть смягчилось — действовал новокаин — но в глазах оставалась боль, многолетняя боль. — Когда пришли контролировать, там стрелять пришлось. Я-то мелочью был. Так, на подхвате. Как понял, чему помогал — наизнанку вывернуться хотелось. Значит, говоришь, два-четыре месяца? А побыстрее никак?
— Даже с требованием из НКВД и Наркомздрава одновременно, никак. Выполняй предписания, кушай кашку и делай упражнения. Иглодержатель. Лежи, не дергайся, сосуд перевязываю. Рука слабее будет, тут ничего не попишешь.
— Есть, товарищ военврач, кушать кашку, — он улыбнулся уголком рта. — Вернусь еще в строй. Покажу гадам. Одной руки хватит.
После смены, в липких осенних сумерках Астахов, избавившийся наконец от перчаток, жадно курил в стороне от перевязочной. Невозможность перекурить мучила его хуже, чем недостаток сна. Раиса не удержалась и спросила:
— Игорь Васильевич, а откуда вы этого… сержанта-лейтенанта знаете?
— Давняя история. В тридцать, дай бог памяти, шестом его ко мне привезли. Этакий, понимаешь чубчик кучерявый, пижонистый, ряшка аж лоснится, как у бабушкиного любимого подсвинка! Чуть приемное нам не разнес к… — Астахов аккуратно пропустил ругательство и затянулся. — Привезли пьяного как штопор. Наганом размахивал, требовал чего-то. Насилу угомонили, хорошо, что наган был пустой. Товарищ старший лейтенант НКВД в ресторане гулял, что-то ему не так показалось, так он стрелять начал.
— В людей? — ужаснулась Раиса
— Да нет, в люстру. Не иначе, контрреволюцию в ней углядел, с отягчающими. Весь барабан вверх высадил и хрустальной подвеской сдачи получил. Помню я этот ресторан, еще с НЭПа такой, с вывертом. На люстре каждая висюлька величиной с огурец. Мог бы и сотрясение заработать, было б чего сотрясать…
— То-то у него голова такая…
— Ну, да. Я шил, свой почерк сразу узнал, а уж потом он меня вспомнил. А из палаты тогда удрал быстрее, чем за ним по службе приехали. Не приходя в сознание, со второго этажа, и не сорвался, дуракам везет. Меня, понятное дело, пробовали тряхнуть, с каких мол таких у вас больные разбегаются. А что, говорю, караул я к нему ставить должен? Больше я о нем не слышал. А тут вот оно как. Отощал, гляжу, но поумнел…
— Но как же так-то? Человек в звании… на такой службе.
— Не всем с “кубарями” ума перепадает, Раиса Ивановна. Я тоже когда-то не многим лучше его был, сейчас и вспомнить тошно… — Астахов докурил папиросу до самой гильзы и затушил окурок. — А вот с чего у нас пошли арестантов вычерпывать — вот чего бы я спросил. Или совсем под ружье поставить некого? Спиной чую, скоро еще жарче нам всем будет. Хотя вроде куда уж…
Глава 20. Воронцовка. Конец октября 1941 года
Оля Васильева училась крутить самокрутки. Сама она не курила, но научиться полагала не лишним: раненый, если рука не действует, сам себе не свернет, а курящему человеку глядеть на табак и не
- Аспазия - Автор неизвестен - Историческая проза
- Осенний август - Светлана Нина - Историческая проза / О войне / Русская классическая проза
- Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1930–1940-е годы - Георгий Андреевский - Историческая проза
- Легковерие и хитрость - Николай Брусилов - Повести
- Священный Цветок. Суд фараонов - Генри Хаггард - Проза
- Грозная птица галка - Игорь Гергенрёдер - Историческая проза
- Яркий закат Речи Посполитой: Ян Собеский, Август Сильный, Станислав Лещинский - Людмила Ивонина - Биографии и Мемуары / Историческая проза
- ППГ-2266 или Записки полевого хирурга - Николай Амосов - Историческая проза
- Витебск и евреи. История, Холокост, наши дни - Маргарита Акулич - Историческая проза
- Рождение богов (Тутанкамон на Крите) - Дмитрий Мережковский - Историческая проза