Шрифт:
Интервал:
Закладка:
За окнами перевязочной висела чернильная ночь, керосиновая лампа-молния, прикрученная, чтоб не жечь зря топливо, горела над пустыми столами тусклая как лампада. Машины пока не шли. В углу, на лавке, сидя, спали привалясь друг к дружке Мухина и еще две сестры. Их решили не тревожить, хоть час продремлют, все легче. На ногах оставался начсостав — Огнев, Денисенко и Гервер, которому удалось побеседовать с раненым, хотя и недолго.
— Могу сказать одно — до штаба дивизии они так и не доехали, — Гервер был по-прежнему спокоен и точен, но голос его звучал напряженно. — Он сказал, что отыскали только штаб полка. Командир даже обещал уделить им две минуты, но начался обстрел. Фотограф погиб. Но самое главное — по их словам, в штадив они ехали, — он раскрыл планшет и показал на карте — вот отсюда. И вот здесь их обстреляли. После этого они и отправились искать штаб полка.
— Скверно, — только и ответил Денисенко.
Комиссар молча сложил планшет. Потом очень внимательно взглянул на обоих хирургов и спросил:
— Как он?
— Скверно, — повторил Денисенко, — Рука-то ладно, не такое собирали…
— Голова?
— Череп. Мелкий осколок, внутрь пошел. Если он там повредил сосуд — то до утра не доживет.
— Недоступно?
— Туда бы и Бурденко не полез. Если до утра доживет, и эвакуация его не убьет, и потом не будет менингита в течение, скажем, недели… тогда выкарабкается. Но ни с осколком, ни с менингитом, ни с, черти б его, штадивом мы не сделаем ничего! И, чувствую, не выдержим мы его тут неделю. Когда же уже машины?..
— Минут двадцать еще, — Огнев бросил взгляд на слепое, перечеркнутое бумагой окошко, — Доехать-погрузить-вернуться…
— Точно. Чаю успеем…
Утром в штабе Гервер, прогнав сон кружкой сладкого и до черноты заваренного чая заканчивал писать, когда вошел Огнев. У всего состава медсанбата лица который день были серы и неподвижны от усталости, но комиссар, едва взглянув на него, сразу спросил:
— Все?
— Да, — ответил врач, и на какую-то секунду оба удивились невыразительности своих голосов, — Кровотечение. Все как по учебнику. Хотя бы без боли. Что писал?
— Я обещал Жене, что закончу его материал, — Гервер помолчал, отложил карандаш. Рядом с бумагами на столе лежали два удостоверения военкоров. На одном Огнев разобрал только фамилию "Касимов", остальное, включая фотографию, заплыло кровью. Другое, новенькое, еще не успевшее обмяться на сгибах, принадлежало Русинову Евгению Павловичу, корреспонденту севастопольской редакции "Правды".
— В сороковом году я как редактор сам писал на него характеристику, когда его позвали в Севастополь, — сказал Гервер и сложил пополам тетрадные листы, исписанные острым, убористым почерком. — Очень способный журналист, талантливый, чуткий. К нам пришел сразу после института. Фотографа их я, к сожалению, не знал. Возможно, из молодых. По положению на фронте ничего нового?
— Ничего. Какие-то пополнения добираются, иначе бы пехота уже сточилась. За машинами с воздуха пока не охотятся. Ты так всю ночь и писал?
— Да. Надо теперь передать — статью, документы, фотоаппарат. Не знаю, с кем. У себя пока оставлю.
— Ты отдохни. Опять мы со Степаном Григорьевичем смены не соблюдаем. Хоть один человек из опытных на ногах должен быть.
— Похороню Женю… — и Гервер поднялся, опираясь о стол. Его немного шатало от напряжения и усталости.
* * *
С утра немецкие самолеты волна за волной шли на Воинку, на станцию. Оттуда хлопали зенитки, значит, кто-то там держался, разгружался и сама станция продолжала существовать. До поры до времени ничего, кроме нее, летчиков не интересовало, так что в Воронцовке даже команду “Воздух!” подавать перестали, а то по полдня пришлось бы по щелям сидеть.
Обратно немцы то ползли, сломав строй, волоча за побитыми самолетами дымные хвосты, то шли аккуратными девятками, как ни в чем не бывало. Но станция продолжала огрызаться.
В тот раз немцам, похоже, снова хорошенько дали сдачи. Когда Раиса шла на смену, она снова услыхала над головой знакомый надсадный гул. Аккурат над селом тянули от Воинки три самолета. Строй держали, но задний отставал и дымил, за правым мотором плыл, путаясь в облаках, похожий на разлохмаченную веревку белесый хвост.
“Гляди-ка, ощипали стервятника! — сказал шагавший рядом с ней пожилой санитар. — Сейчас вот шмякнется, туда ему и до… — он присмотрелся к идущим почти над головой самолетам и вдруг дернул Раису за руку. — Ложись!!”
Кто-то рядом сорванным голосом проорал: “Во-о-о-здух!” Раиса упала ничком в кювет у дороги, успев заметить как от первого самолета отделяются черные точки.
Рвануло где-то далеко впереди и земля тяжело вздрогнула, раз, а потом другой и третий. Чуть приподняв голову, Раиса увидела, как слева, за домами поднимаются клубы дыма и не слыша, а скорее спиной ощущая, как небо снова наполняет воющий рев, она одним рывком подняла себя на ноги и метнулась в сторону укрытия.
Она ничком упала в щель, кто-то со стоном повалился рядом, кто — Раиса не видела, у нее не было сил поднять голову, потому что в уши все ввинчивался свист падающих бомб. Ударило по голове, по всему телу, земляные стенки укрытия содрогнулись в долгой судороге. Наверное, к этому никогда невозможно привыкнуть. Сила, что сильнее, чем страх, вжимает тебя в землю, ты словно врастаешь в нее, будто только так можно спастись, но нарастающий пронзительный визг рождает мысль, что все бомбы летят прямо в тебя, как в мишень. Сверху градом посыпались комья земли и песок, поднятые близким разрывом. Пару раз здорово стукнуло по спине, ударило по прикрывающим голову рукам. Но почти сразу Раиса поняла — кончилось, потому что сделалось оглушительно тихо. Потом она услышала, как с шуршанием ползет вниз земля, почувствовала, что лежать ей мокро и холодно, а песок и грязь набились в волосы, в глаза и даже на зубах хрустят. Гул моторов почти растаял в небе. Короткий оказался налет, почти как на Федюхиных высотах. Как же тогда можно пережить длинный, не сойдя с ума?
Раиса медленно выпрямилась и встретилась с испуганным взглядом совсем еще молодого парня, почти мальчишки. Он сидел рядом с ней в щели, скорчившись, и прижимая к груди правую руку. Глаза у него были совершенно круглыми от страха. “У-улетели?” — прошептал он неуверенно и тут же его не знавшие бритвы щеки залила краска. Бедняга был раздет полностью. Раиса поняла, что перед ней один из раненых. Сознание опасности загнало его в укрытие не то с обработки, не то вообще с операционного стола. Ну точно! Вон на краю щели простыня белеет, пять минут назад
- Аспазия - Автор неизвестен - Историческая проза
- Осенний август - Светлана Нина - Историческая проза / О войне / Русская классическая проза
- Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1930–1940-е годы - Георгий Андреевский - Историческая проза
- Легковерие и хитрость - Николай Брусилов - Повести
- Священный Цветок. Суд фараонов - Генри Хаггард - Проза
- Грозная птица галка - Игорь Гергенрёдер - Историческая проза
- Яркий закат Речи Посполитой: Ян Собеский, Август Сильный, Станислав Лещинский - Людмила Ивонина - Биографии и Мемуары / Историческая проза
- ППГ-2266 или Записки полевого хирурга - Николай Амосов - Историческая проза
- Витебск и евреи. История, Холокост, наши дни - Маргарита Акулич - Историческая проза
- Рождение богов (Тутанкамон на Крите) - Дмитрий Мережковский - Историческая проза