Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ася замолчала и снова задумалась.
– От нее ведь ничего не требовалось, – продолжила она. – Просто принять. Принять, что делать нечего. Что просто это мир такой. Принять, как все. И у нее было бы все, что она могла бы захотеть. И от нее бы ничего не потребовалось. А она взяла и отказалась. И продолжала отказываться. Понимала, что умирает. Но все равно отказывалась. Она всегда была упрямой. И умерла от упрямства. Ты меня слушаешь? Ты понимаешь?
Мите показалось, что он неожиданно потерял опору в самых основах своего существа и не мог поверить, что это то, что он действительно слышит. Так с ним уже давно никто не говорил и не должен был говорить; так мог бы говорить человек с содранной кожей, который на самом деле не прожил бы и часа.
– Понимаю, – ответил он. – Все, кроме одного.
– Что именно?
– Ася, почему вы считаете, что мы не скоро увидимся?
« 9 »
Именно в ту ночь, почти вслепую проходя по темным иерусалимским улицам, Митя снова вспомнил о Сфере стойкости и их семейной легенде. Ему показалось странным, что он думает о ней именно сейчас, ведь именно Поля, по крайней мере до того, как они дошли до тех каменных обломков в Гиркании, относилась ко всей этой истории с насмешкой и пренебрежением. А что она думала об этом потом, ему так и не удалось узнать. Когда он впервые рассказал ей подробнее о Сфере стойкости, еще в Ленинграде, Поля посмотрела на него с изумлением, так редко ей свойственным.
– И ты действительно относишься ко всему этому всерьез? – недоверчиво спросила она, с видимым усилием пытаясь вспомнить тот давний детский крымский разговор.
– Арина относится.
– А-нские вы наши, Этнографический музей, иудейские древности.
– Да пошла ты, – ответил он.
Поля хмыкнула.
– Может, и отец относится всерьез, – добавил он. – Я никогда не мог этого понять.
«И вот теперь, – подумал Митя, – отец сидит в Германии на социале в дармовой квартире, полученной в рамках восстановления общего поголовья убитых евреев, а Поля мертва, для меня навсегда так и оставшись в луже коричневой рвоты и крови; ее увезли в Москву в цинковом ящике, как когда-то привозили из Афганистана тот ужасный груз 200, слухами прошедший через всю их юность. Неужели правда, что сферы дышат где хотят?» Митя продолжал идти и, несмотря на то что он точно знал, где находится, узнавал каждый перекресток, наверное узнавал почти каждый дом, от усталости ему одновременно казалось, что он безнадежно потерялся и ступает не на потрескавшийся асфальт, а на густое, упругое и раскаленное покрывало воздуха, расстеленное под ногами. «Но зачем же тогда нужны намерения, слова», – думал он, и вот это непонятное, пульсирующее, обсессивно преследующее его предзнание, сквозь которое он раз за разом не мог проникнуть и от которого раз за разом не мог освободиться. Митя остановился. «И что тогда есть намерение?» – сказал он себе. В этот момент он вспомнил, нет, на самом деле, конечно же, не вспомнил, скорее просто мысленно развернулся к тому, что никогда не забывал: о том пространстве Сияния, которое, как ему когда-то объяснила Аря, объединяет и разделяет Сферы стойкости и милосердия. Но сияния не было; лежала темная, беспросветная иерусалимская ночь.
– А где же милосердие? – спросил он Арю на следующий день.
– Наверное, милосердие не может прийти к человеку, который о нем не просит, – ответила она.
– Тогда это не милосердие. Так мне кажется.
Арина посмотрела на него своим сосредоточенным, неулыбающимся и на этот раз полным сострадания взглядом. Снова опустила глаза.
– Поля умерла от наркотиков, – сказала она. – Умерла страшной и мучительной смертью. Это очень страшное знание, но ты должен с ним примириться. Не надо нагромождать вокруг него горы метафизики. Предназначение, даже если оно есть, не передается по крови, и уж тем более по семейной крови. Его можно раскрыть, найти, может быть, направив на него мысль, как когда-то направляли стрелу на дальнюю точку в сером небе.
– Это слова. Значит, ты больше в это не веришь?
Арина удивленно подняла голову.
– Я уже не знаю, во что правильно верить, – грустно ответила она, – Большая часть людей вокруг нас верит в то, что если иметь дома две раковины, или крещенскую воду на подоконнике, или расставить табуретки по фэншую, тебе поднимут зарплату на работе или удастся удачнее обжулить клиента. Пойми, мы были детьми. Мир казался нам загадочным и полным смыслов. Почти заколдованным. А потом его расколдовали. Ты же знаешь, к этому многие приложили руку. И наши родители, наверное, первыми. После этого сложно верить в бумажку с десятью кружками. По крайней мере, все сложнее.
« 10 »
Через два дня он позвонил Асе.
– Ася, добрый вечер, к вам можно зайти?
– Конечно, – ответила она. – Во сколько ты хочешь прийти?
Вспыхнул и погас короткий южный вечер; к ее дому Митя подходил уже в темноте; горели окна.
– Может быть, лучше останемся на кухне? – спросил он.
Ася покачала головой.
– Пойдем в салон, – ответила она. – Не надо играть в ностальгию. Это дает облегчение, но такое облегчение ложное.
Она села в кресло с высокой спинкой, положила ногу на ногу, поставила чашку на низкий журнальный столик, много ниже ее колен.
– Вот теперь рассказывай.
Митя рассказал о легенде, о Сфере стойкости, об их поисках, о находке в монастыре, о странице из рукописи, о смерти деда, о Гиркании.
Ася внимательно его слушала, не прерывая ни единым словом.
– Ася, вам не кажется, что я схожу с ума?
Она покачала головой:
– Многое из этого мне было известно. Продолжай.
Митя продолжил. Отстаивалось совсем немного. Потом почему-то рассказал еще и о том, что ему вчера ответила Аря.
– Того, что ты рассказал о дяде, я не знала. Мне он всегда казался убежденным рационалистом, знаешь, таким позитивистом старой закалки. Ты видишь, как я почти во всем и почти во всех ошибаюсь.
– А остальное знали? – изумленно спросил Митя.
– Да. Остальное знала. Ты забываешь.
– Вы думаете, в этом есть хоть какой-то смысл?
Ася грустно улыбнулась:
– И ты спрашиваешь меня об этом, потому что двадцать лет назад я хорошо каталась на коньках? Потому что помнишь, как светило зимнее северное солнце? Или потому, что я женщина с несложившейся личной жизнью?
Митя изумленно смотрел на нее.
– Ася, – сказал он, – простите, что я вам все это рассказываю, но я чувствую, что все больше с Полей идентифицируюсь. Это странно. Мы ведь никогда не были похожи. А сейчас я не просто про нее думаю. Она как бы немного живет во мне. Мне даже иногда кажется, что я начинаю видеть ее глазами, думать ее мыслями. Это очень плохо?
– Плохо, – ответила она. – Мертвые должны быть свободны для вечности. Но это
- Опавшие листья (Короб второй и последний) - Василий Розанов - Русская классическая проза
- Опавшие листья. (Короб второй и последний) - Василий Розанов - Русская классическая проза
- Опавшие листья - Василий Розанов - Русская классическая проза
- Радио молчание - Элис Осман - Русская классическая проза
- Зимний Ветер - Валентин Катаев - Русская классическая проза
- Дом Кёко - Юкио Мисима - Классическая проза / Русская классическая проза
- Я хотел написать книгу, но меня чуть было не съел гигантский паук - Алексей Викторович Серов - Русская классическая проза
- Марина из Алого Рога - Болеслав Маркевич - Русская классическая проза
- Человек рождается дважды. Книга 1 - Виктор Вяткин - Проза
- Так громко, так тихо - Лена Буркова - Русская классическая проза