Форма входа
Читем онлайн Федор Достоевский. Единство личной жизни и творчества автора гениальных романов-трагедий [litres] - Константин Васильевич Мочульский
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
ощущалось ее прилагать: излишняя б уж это роскошь была».
Исследование сознания приводит автора к выводу о его извращенности. «Клянусь вам, господа, что слишком сознавать – это болезнь, настоящая, полная болезнь». И все же лучше быть «усиленно-сознающей мышью», чем «так называемым непосредственным человеком и деятелем». Лучше быть ненормальным человеком, чем нормальным животным. Источник сознания – страдание, но человек от страдания не откажется, как не откажется от своей человечности.
Так в «Записках…» – больное сознание раскрывается перед нами, как человеческая трагедия.
После анализа сознания – следует «критика чистого разума». Недоброжелательные читатели, с которыми полемизирует подпольный человек, начинают приобретать конкретные черты. Это – позитивисты из «Современника» и «Русского слова». Это – утилитаристы и рационалисты вроде Чернышевского. Достоевский защищает человека от бесчеловечной философии необходимости. С не меньшим бесстрашием, чем Ницше и Кьеркегор, восстает он против «каменной стены» – невозможности. Разум видит величайшую мудрость в преклонении перед необходимостью: разве можно спорить с законами природы, выводами естественных наук и аксиомами математики? «Мировой разум» Гегеля преспокойно давит под колесами своей триумфальной колесницы отдельных людей; отравление Сократа и сожжение Галилея нисколько его не трогают. На заявление разума: «нельзя» – подпольный человек дерзко отвечает: «не хочу» и «не нравится». «Господи Боже, – кричит он, – да какое мне дело до законов природы и арифметики, когда мне почему-нибудь эти законы и дважды два четыре не нравятся? Разумеется, я не пробью такой стены лбом, если и в самом деле сил не будет пробить, но я и не примирюсь с ней потому только, что это – каменная стена, а у меня сил не хватило».
Это напоминает вопли Иова, тяжущегося с Богом. Выпады против законов разума облечены в ослепительно парадоксальную форму. Подпольный человек не рассуждает, а дразнит и «высовывает язык». «Дважды два четыре все-таки вещь пренесносная, – заявляет он. – Дважды два четыре, ведь это, по моему мнению, только нахальство-с. Дважды два четыре смотрит фертом, стоит поперек вашей дороги, руки в боки и плюется. Я согласен, что дважды два четыре – превосходная вещь; но если уже все хвалить, то и дважды два пять – премилая иногда вещица».
Формула дважды два четыре есть победа необходимости и смерти. Верить в грядущее полное торжество разума значит заранее хоронить человека. Когда будет составлена табличка всех «разумных» поступков и заранее вычислены все «разумные» хотения, то никакой свободной воли у человека не останется. Воля сольется с рассудком, и человек превратится в органный штифтик или фортепианную клавишу. К счастью, этой мечте рационалистов не суждено осуществиться, ибо рассудок не все в человеке, а только часть, тогда как воля – «проявление всей его жизни». Рассказчик с огромною силою утверждает, что человек существо иррациональное, главная цель которого – отстоять свою человечность, то есть свободную волю.
«Критика чистого разума» переходит в полемику с утилитаризмом. Удары направлены против Чернышевского и его романа «Что делать?»[41]. Подпольный человек приходит в бешенство от низменного учения позитивистов о человеке. В романе «Что делать?» его оскорбили разглагольствования Ло-пухова о выгоде, как единственной причине человеческих действий. «Теперь вы занимаетесь дурными делами, – говорит Лопухов, – потому что того требует ваша обстановка, но дать вам другую обстановку, и вы с удовольствием станете безвредны, даже полезны, потому что без расчета вы не хотите делать зла, а если вам выгодно, то можете делать что угодно, – даже действовать честно и благородно, если так будет нужно… Тогда злые увидят, что им нельзя быть злыми; и злые станут добрыми; ведь они были злыми только потому, что им вредно было быть добрыми». Это унизительное учение о первом двигателе человечества – эгоизме, пошлая бухгалтерия выгод и расчетов, младенческий оптимизм в понимании зла вызывает у подпольного человека разлитие желчи.
«О, скажите, – кричит он, – кто это первый объявил, кто первый провозгласил, что человек потому только делает пакости, что не знает настоящих своих интересов, а что если бы его просветить, открыть ему глаза на его настоящие, нормальные интересы, то человек тотчас же перестал бы делать пакости; тотчас же стал бы добрым и благородным, потому что именно увидал бы в добре собственную свою выгоду, а известно, что ни один человек не может действовать заведомо против собственных выгод, следственно, так сказать, по необходимости стал бы делать добро? О, младенец! О, чистое невинное дитя!»
Подпольный человек понимает, что эта, на вид невинно-оптимистическая теория – убийственна для человека. Существо, до конца детерминированное «разумно понятой выгодой», – уже не человек, а автомат, машина, «штифтик». И он с огненным негодованием и страстным пафосом обрушивается на клеветников. Человечество в человеке – его свободная воля. Подпольный человек выступает на защиту «самой выгодной выгоды» для человека – его вольного и свободного хотения. Он предлагает взглянуть на мировую историю. Зрелище величественное, пестрое, однообразное, но, во всяком случае, не благоразумное. Мудрецы постоянно учили человека благонравию, а он продолжал «из одной неблагодарности» делать мерзости и ко всему примешивать «свой пагубный фантастический элемент». «Именно свои фантастические мечты, свою пошлейшую глупость пожелает он удержать за собой, единственно для того, чтоб самому себе подтвердить, что люди все еще люди, а не фортепианные клавиши». Даже если ему математически докажут, что он клавиша, он и тут не образумится, «выдумает разрушение и хаос, выдумает разные страдания и настоит-таки на своем! Проклятие пустит по свету… и, пожалуй, одним проклятием достигнет своего, то есть действительно убедится, что он человек, а не фортепианная клавиша!» А если и хаос и проклятие будут расчитаны вперед, – «так человек нарочно сумасшедшим на этот случай сделается, чтоб не иметь рассудка и настоять на своем!».
Человек может захотеть невыгодного, чтоб иметь право захотеть: это самое выгодное и есть, ибо «сохраняет нам самое главное и самое дорогое, то есть нашу личность и нашу индивидуальность».
Вдохновенная защита личности резюмируется в парадоксально-заостренном утверждении: «Свое собственное вольное и свободное хотение, свой собственный, хотя бы самый дикий каприз, своя фантазия, раздраженная иногда, хотя бы даже до сумасшествия, – вот это-то все и есть самая выгодная выгода».
Автор не останавливается перед потрясающим выводом: «Человеку надо одного только самостоятельного хотения, чего бы эта самостоятельность ни стоила и к чему бы ни привела».
Весь смысл человеческого существования, весь смысл мировой истории в самоутверждении иррациональной воли («дикий каприз, сумасшедшая фантазия»). Мировой процесс никакой цели не имеет; никакого прогресса не существует; человечество вовсе не стремится к благоденствию и устройству: оно любит созидание и счастье, но, пожалуй, нисколько не менее наслаждается разрушением и страданием. Человек осужден вечно куда-нибудь идти, но
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Федор Достоевский. Единство личной жизни и творчества автора гениальных романов-трагедий [litres] - Константин Васильевич Мочульский бесплатно.
Похожие на Федор Достоевский. Единство личной жизни и творчества автора гениальных романов-трагедий [litres] - Константин Васильевич Мочульский книги
- Следствия самоосознания. Тургенев, Достоевский, Толстой - Донна Орвин - Биографии и Мемуары / Литературоведение
- Александр Блок. Творчество и трагическая линия жизни выдающегося поэта Серебряного века - Константин Васильевич Мочульский - Биографии и Мемуары / Литературоведение
- Встреча моя с Белинским - Иван Тургенев - Биографии и Мемуары
- Литературные тайны Петербурга. Писатели, судьбы, книги - Владимир Викторович Малышев - Биографии и Мемуары / Исторические приключения
- Владимир Высоцкий: козырь в тайной войне - Федор Раззаков - Биографии и Мемуары
- Тургенев без глянца - Павел Фокин - Биографии и Мемуары
- Достоевский - Людмила Сараскина - Биографии и Мемуары
- Александр III - Иван Тургенев - Биографии и Мемуары
- Святое русское воинство - Федор Ушаков - Биографии и Мемуары
- Жизнь Достоевского. Сквозь сумрак белых ночей - Марианна Басина - Биографии и Мемуары