Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Внутри здания проходили через светлые и темные коридоры, потом миновали несколько больших комнат, в которых за столами сидели люди и что-то писали. В комнатах стучали пишущие машинки, звонили телефоны, а сидящие за столами люди громко разговаривали. В некоторых коридорах, по которым проходили мы со своим проводником, в окнах были вставлены прочные железные решетки. Подойдя к закрытой двери, у которой стояли вооруженные винтовками красноармейцы, военный остановился и, сказав, чтоб мы его ждали, быстро открыл дверь и скрылся за нею.
Он вскоре вернулся и пригласил нас войти. В смежной комнате, в которую мы вошли, было пять человек военных, вооруженных револьверами в кобурах. Из этой комнаты прошли в следующую. Там сидел один человек в штатском костюме и что-то писал. Мы прошли в четвертую комнату. Прямо перед собой увидели большой письменный стол, заваленный газетами, книгами и бумагами. На столе стояли телефоны. Около стола несколько кресел, у стены — диван. За столом сидел человек, нагнувшись над газетой. Голова его была без волос, и череп блестел как хрусталь.
Мы остановились посередине комнаты, недалеко от стола. Сидящий за столом человек кончил читать и поднял голову. Мы увидели перед собой лицо с проницательными главами. Окинув в один миг всех вошедших взглядом, человек спокойно и мягко сказал.
— Проходите к столу и садитесь.
Опускаясь в мягкое кресло, я посмотрел на сидящего за столом человека и невольно вздрогнул. В один миг мне представился громадный портрет, который я увидел на Финляндском вокзале в Петрограде.
— Ленин! — прокричал кто-то у меня внутри. — Ленин! — прошептали дрожащие губы.
Я не верил своим глазам и открывал их все больше и больше. Сердце мое билось радостно.
«Вот кого я увидел, — думал я, не спуская широко от крытых глаз с Владимира Ильича Ленина. — Вот он, чье имя пугает буржуазию всего мира!»
— Ну, товарищи! — сказал Владимир Ильич: — Расскажите мне, как вы доехали?
Мысли у меня заходили одна за другую, в голове все так перепуталась, что я не мог проговорить ни одного слова.
Макаров сидел тоже с широко, открытыми глазами и смотрел на Владимира Ильича.
— Расскажите, как вас били в ля‑Куртине и как вам удалась выбраться из Франции?
От этих ласковых слов и от проницательных глаз не только живой, а кажется, что и мертвый заговорить должен. Первый пришел в себя Макаров. Он в кратких словах рассказал Владимиру Ильичу о ля‑куртинских событиях и о последствиях расстрела. Владимир Ильич слушал с большим вниманием, иногда записывал что-то в блокнот.
Во время рассказа Макарова мы тоже вышли из оцепенения и почувствовали себя свободно. По окончании рассказа Владимир Ильич спросил Макарова.
— Вы были в первую категорию зачислены после расстрела?
— Да, в первую.
Рассказывая, Макаров ни одного слова не сказал о трех категориях, которые были применены к ля‑куртинцам фельтенским начальством. Задавая вопрос Макарову о категориях, Владимир Ильич знал, видимо, раньше о ля‑Куртине и вопросам о категориях удивил Макарова.
Закончив делать пометки в блокноте, Владимир Ильич сказал:
— Вот вы снова в России. Сегодня поедете в родные деревни. Что вы намерены делать в деревне?
— Сами еще не знаем, — ответили мы.
— Это плохо, — проговорил Владимир Ильич.
Ленин говорил минут пятнадцать. Он говорил о больших трудностях, которые еще придется пережить рабочим и крестьянам. Он говорил, что враг еще очень силен, и с ним предстоит большая тяжелая борьба. Но враги нам не будут страшны, если беднейшее крестьянство пойдет рука об руку с рабочим классом. В заключение беседы Владимир Ильич пожелал нам так же успешно вести борьбу за интересы рабочего класса и деревенской бедноты, как мы боролись в ля‑Куртине с царскими ставленниками.
Простившись, Владимир Ильич крепко пожал нам руки.
Выйдя из Кремля, я невольно подумал: вот он какой, самый главный вожак рабочих и крестьян.
Мне стало стыдно за то, что я раньше не звал ничего о Ленине. Как мне в этот момент хотелось снова оказаться в ля‑Куртине и крикнуть всем товарищам: «Вперед, за Ленина! За пролетарскую революцию!» — Дыхание спиралось в груди, слезы каждую минуту готовы были покатиться из глаз по огрубевшим щекам.
Единственное, чем успокаивал я себя, — это было то, что мы, ля‑куртинцы, заброшенные за тысячи верст от своей родины, не знающие истинного положения в России, окруженные врагами, не зная Ленина, боролись за дело Ленина.
Я успокаивал себя тем, что маленькая горсточка ля‑куртинцев под градом снарядов, без продуктов и воды держалась пять суток, не желая сдаваться своим врагам. Этим поступком ля‑куртинцы показывали пример французским рабочим, крестьянам и солдатам, как нужно бороться за дело Ленина, за диктатуру пролетариата, завоевывая себе свободную, светлую и радостную жизнь.
———
ТЕ, КОТОРЫХ НЕ УКРОТИЛИ…
Из недавнего прошлого
(Литературно-художественный сборник „Красная панорама“.
Ленинград. Июнь, 1928 г.
Статья печатается с некоторыми сокращениями.)
Какие потрясающие кинокадры можно извлечь из современного исторического хаоса! При удачном монтаже легко создать из этих кадров выдающуюся эпопею. Одна из этих эпопей, касающаяся мировой войны, вычерчивается особенно светлыми, красными красками. Это — эпическая поэма сознательности и воли! Ее молчаливый и вместе звенящий образ преследует меня с тех пор, как я побратался с людьми, которые перенесли все муки, — что я собираюсь описывать, и остались в живых.
И прежде всего разрешите мне отметить один кадр, мелькающий на экране, который представляется мне лицом всего мира. Этот кадр доминирует надо всеми остальными.
Большой митинг людей в военной форме. Это — митинг людей, осужденных на смерть. Митинг начался в восемь часов утра. Он кончится в 10 часов. Этот час установлен не военным приказом, а фатальной судьбой. Митинг кончится в 10 часов утра. Толпа солдат окружена красными флагами. Когда все они, отдельными процессиями, явились на место собрания, знамена, которые они высоко держали в руках, подгоняли их вперед, словно паруса.
Ораторы говорят на открытом воздухе, и все они кончают свои речи одним и тем же возгласом:
— Мы хотим вернуться в Россию, и ничего больше!
— Мы желаем принять участие в революции!
Кто-то говорит:
— Нас здесь 11 000 человек!
Некто мягкотелый произносит:
— А не лучше бы уступить и сдаться на милость начальства?
Тогда все остальные кричат:
— Нет!
И в один голос прибавляют:
— Мы умрем люд красным знаменем!
Они поют «Марсельезу» и «Интернационал».
Митинг кончается. Музыка играет траурный марш. На горизонте зарождается свистящий грохот, и затем среди солдат
- Побег из армии Роммеля. Немецкий унтер-офицер в Африканском корпусе. 1941—1942 - Гюнтер Банеман - Биографии и Мемуары
- Командиры «Лейбштандарта» - Константин Залесский - Биографии и Мемуары
- Я дрался в штрафбате. «Искупить кровью!» - Артем Драбкин - Биографии и Мемуары
- Пехотинец в Сталинграде. Военный дневник командира роты вермахта. 1942–1943 - Эдельберт Холль - Биографии и Мемуары
- Зеркало моей души.Том 1.Хорошо в стране советской жить... - Николай Левашов - Биографии и Мемуары
- В окружении. Страшное лето 1941-го - Борис Васильев - Биографии и Мемуары
- Репрессированные командиры на службе в РККА - Николай Семенович Черушев - Биографии и Мемуары / Военное
- Изображение военных действий 1812 года - Михаил Барклай-де-Толли - Биографии и Мемуары
- Военный дневник (2014—2015) - Александр Мамалуй - Биографии и Мемуары
- Люфтваффе: триумф и поражение. Воспоминания фельдмаршала Третьего рейха. 1933-1947 - Альберт Кессельринг - Биографии и Мемуары