Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все же ему удалось совладать с собой и, не попирая приличий, поблагодарить достойным образом людей, которые искренне хотели помочь, откланяться без оскорбительной суеты.
А через час с небольшим он держал в руках листок, на котором значилось: «Анохин Александр Александрович, 1922 г. р., г. Орел, ул. Разградская, 14, кв. 15».
Он держал в руках листок, который мог стать точкой в «Деле об ордене». Листок звал к действию, но Овсянников колебался: день шел на убыль, и пока удастся отыскать Разградскую, не очень-то удобно будет явиться в такую пору незваным гостем.
Тем более с вопросами, которые всплужат на ночь глядя, не могут не всплужить пласты воспоминаний.
В противовес этому толкала в спину мысль: может ведь так случиться, что Анохин еще не на пенсии, в таком случае предпочтительнее встретиться с ним именно сейчас, вечерней порой, нежели пытаться ловить человека поутру, перед уходом на работу, ни свет ни заря.
«...Через Альпы он прошел, имея уже не более сорока тысяч человек. Это было превосходное войско, составленное из французской gendarmerie, из швейцарской пехоты и британских стрелков... Через Медиолан они прошли беспрепятственно...»
Нетерпение перетянуло; поехал.
Увы, закон подлости срабатывает в самый неподходящий момент; дверь оказалась на замке. Он даже ругнулся, выплеснув непрошеную обиду.
— Нет, чтобы на всякий случай записку к двери пришпилить; ушли, мол, в кино, в гости, к черту на рога, вернемся тогда-то...
Посмеялся над своим негодованием, глянул на часы, сказал себе: все, Юрий Петрович, пора дать бренному телу покой! Подумал при этом: если, конечно, удастся заснуть.
Усталость взяла свое; он спал в эту ночь, только во сне все спорил с милицейским полковником, все доказывал ему, что жизнь укорачивает отнюдь не спешка, жизнь укорачивают паузы, вынужденные паузы.
Новый день начался с огорчения; пока он набирался калорий в гостиничном буфете, его, оказалось, разыскивал телефон. Сообщила об этом дежурная по этажу, протянув листок с фамилией звонившего.
— Скочемес? — зачитал Овсянников вслух. — Не знаю, нет у меня знакомых с такой фамилией у вас в Орле. А телефона не оставил?
— Ой, это я виновата, не догадалась спросить про телефон. И он не додумался. Сказал только, передайте, дескать, звонил майор Скочемес, надо встретиться...
— Майор? Не из КГБ ли?
— Ой, вспомнила, про школу говорил. Вроде, военруком там...
Все стало на свои места, на него продолжал работать директор школы.
— Ой, еще вспомнила: просил сказать, что время у него ограниченное, долго ждать не сможет... Вон сколько наговорил, где тут сразу все вспомнить!
Время у него ограниченное... Что же теперь, разорваться? Или поехать к Анохину после того, как побывает в школе? А кто поручится, что застанет тогда его дома? Нет, нет, очередность остается прежней: сперва Анохин, потом — все остальное. Да, именно так: сейчас, не откладывая — к Анохину, а потом, от него — в школу.
Давно, конечно, знал, просто запамятовал: огорчения не приходят в одиночку. Новое посещение Разградской завершилось вчерашним разочарованием, анохинская дверь встретила непробиваемой тишиной. Зато его топтание под чужой дверью пробудило вполне объяснимый интерес соседки, которая тут же и внесла в наболевший вопрос веселенькую ясность:
— Сан Саныч в отъезде, сказали, вернутся через три дня... Когда отъехали? Так вчерашним же днем, вот этак же поутру...
Получалось, пауза растягивалась. Даже учитывая, что сутки с момента отъезда Анохина уже прошли, предстояло ждать еще целых двое суток. Как минимум. Если не заполнить их действием, целенаправленным и осмысленным действием, можно истомиться.
Между тем закон подлости продолжал действовать. Потратив попусту время на поездку к Анохину, Овсянников опоздал и в школу. Опоздал в том смысле, что не захватил майора Скочемеса, дверь кабинета военного дела была на замке. Правда, хозяин оказался человеком обязательным, оставив пришпиленную к двери записку: «Тов. Овсянников, пакет для вас в учительской».
В пакете обнаружился список нескольких выпускников 1940-го и 1941-го годов — восемь фамилий (судя по адресам, пятеро находились здесь, в Орле, один поселился в Харькове, двое — в Москве); кроме того, были названы фамилии тогдашних директора школы и заведующей учебной частью (как удалось потом установить, директор в первые же дни войны ушел на фронт, след его затерялся, а завуч умерла в 1982 году).
Теперь можно было поехать к учительнице, пообещавшей разыскать групповой снимок выпускников сорок первого. Ехал и боялся: вдруг и здесь ждет разочарование? Но Евдокия Михайловна не подвела, встретила с фотографией в руках.
— Из окна тебя углядела.
Овсянников потянулся к фотографии, но она остановила:
— У молодых все так: на бегу, на скаку! А мне, посмотрите-ка на него, внушение делал: судьба человека решается!
Пришлось раздеться, пройти в комнату, занять гостевое место на уже знакомом диване. Евдокия Михайловна пристроилась рядом, скомандовала:
— Доставай свою картонку, сверим.
Овсянников и без картонки видел: нет среди заснятых парней ни одного, кто хотя бы отдаленно был похож на Бовина. Спросил, не может ли она вспомнить фамилии ребят — в том порядке, как они здесь расположены?
— Юра, я же была учительницей в начальных классах...
— И что?
— А то, что эта профессия воспитывает в человеке два важнейших качества: аккуратность плюс педантичность.
Говоря это, она перевернула фотографию, и он увидел на обратной стороне столбики фамилий. По рядам. Бовин здесь не фигурировал.
— Евдокия Михайловна, а из 10-го «Б» кого-нибудь помните? Из парней?
— Опять со мной в прятки играешь? Говори прямо, кто интересует?
— Кремке...
— А, из немцев, помню. Но он наш немец был, советский, на него не греши. Высокий такой, ладный, ему многие из девчонок глазки строили. Кто о нем мог бы рассказать, так это Анохин, Саша Анохин — они были друзьями...
Все сходилось на Анохине. И на Кремке. Как она сказала — высокий был? Что значит — высокий, низкий? Лучше бы с чем-то сопоставить. Если так:
— Евдокия Михайловна, вот вы сказали про Кремке: высокий был. Посмотрите, пожалуйста, на меня, постарайтесь вспомнить: выше был, чем я? У меня, как видите, средний рост.
Она отошла в угол комнаты, оглядела его, махнула рукой:
— Хоть везде и пишут про нынешнюю молодежь — акселераты, дескать, и все такое, а... В общем, ты, Юра, против него мелковат. Не обижайся только. Не обиделся?
Нет, не обиделся — расстроился; у
- Обвиняемый — страх - Геннадий Падерин - Советская классическая проза
- Ратные подвиги простаков - Андрей Никитович Новиков - Советская классическая проза
- Гвардейцы Сталинграда идут на запад - Василий Чуйков - О войне
- Сквозь огненные штормы - Георгий Рогачевский - О войне
- И прочая, и прочая, и прочая - Александра Бруштейн - Советская классическая проза
- Суд идет! - Александра Бруштейн - Советская классическая проза
- ОГНИ НА РАВНИНЕ - СЁХЭЙ ООКА - О войне
- Особая группа НКВД - Сергей Богатко - О войне
- Рассказы о наших современниках - Виктор Авдеев - Советская классическая проза
- Пленник стойбища Оемпак - Владимир Христофоров - Советская классическая проза