Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Скоро спуталось не только время, но и формальная, как оказалось, принадлежность к взводам. Каждый врач работал и на сортировке, и у стола, и в стационаре. Только Алексей Петрович и Денисенко, кажется, были одновременно везде и почти не спали. Вот только что знакомый голос слышался от сортировки, а теперь он рядом: "Андрей Аркадьевич, да, все вы прекрасно сделали. Шину получше укрепите, чтоб в дороге не сползла, проводниковый в челюстные нервы вы лучше меня умеете, делайте, новокаина не жалейте, и Э-1" [*Эвакуация, первая очередь]. И вот уже тот же голос рыкает на медсестру, которая подала не тот зажим…
Но даже человеку закаленному суточными дежурствами в больнице, которая одна на район, на добрую сотню верст, требуется иногда отдыхать. Только когда? В мирное время и сутки не страшны, ты же не всякий час на ногах. А здесь… Это не та усталость, которая сонной тяжестью ложится на веки, вовсе нет. Ты бодрствуешь и все прекрасно понимаешь. Просто тело будто не твое и нужно прилагать силы, чтобы заставлять себя двигаться. Утром ты вздрагивала от звуков близких разрывов, а от соприкосновения с чужой болью к горлу подкатывал ком. Сейчас же будто заморозило. Нет, тебе по-прежнему и страшно, и жаль до самого сердца всех, кто проходит через твои руки. Ты все так же, осторожно и ласково говоришь что-то утешающее… Только сил на то, чтобы пробились в твое сознание эта жалость, и этот страх, не осталось. Но работать ты все еще можешь. Главное — ни в коем случае не садиться. Пока на ногах и занята, еще держишься. А сядешь — в минуту сморит.
Верочка в конце концов взмолилась, чтобы ее тоже поставили на перевязки, сидя работать стало невозможно — голова сама падает. Подменили.
“Сколько человек может не спать?..”
То, как душно под пологом палатки, пропитавшейся насквозь запахом крови, эфира и спирта, Раиса поняла лишь когда снова выпала небольшая передышка и можно было выйти наружу. От свежего воздуха у нее закружилась голова, и земля качнулась под ногами. Нет, не падать! Ног от колена и ниже все равно, что нет. “Неужели, закончили? — вяло подумала Раиса. — Или будут еще машины? Как тихо… Кажется, теперь не стреляют”.
Холодный ночной воздух удивительно полон запахов. В нем ощущалась влажная земля, можжевельник, бензин, оттуда где машины стоят, и по-деревенски мирный дымок полевой кухни. Хорошо… как хорошо, что можно просто постоять. Хотя бы постоять в тишине.
В памяти всплыли вдруг строки из воспоминаний Веры Фигнер. Революционерка тоже когда-то была фельдшером. Раиса читала ее книги в техникуме и очень любила. "В первый месяц я приняла 800 человек больных, а в течение 10 месяцев — 5 тысяч человек, столько же, сколько земский врач в течение года в городе, при больнице, с помощью нескольких фельдшеров." [*Вера Фигнер “Запечатленный труд”]
“Что бы вы сказали, Вера Николаевна, окажись вы здесь?”
Не одна Раиса воспользовалась возможностью выйти на воздух. Из палатки-операционной появился Астахов. Его с трудом можно было узнать: лицо осунулось, щеки ввалились. Он держал перед собой поднятые руки, марлевая маска болталась на груди на двух завязках.
— Ей-богу, не могу… Хоть пару часов бы, — выдохнул он, — Глаза закрываются, хоть пластырем их подклеивай!”
— Понимаю, коллега, тяжко, — Алексей Петрович вышел на воздух вслед за ним и кажется, даже чуть пошатнулся, но тут же расправил плечи, и принял свой обычный вид “все у нас в порядке”. — Придется собраться с силами. Работать мы с вами еще и можем, и должны. Как говорил товарищ Бурденко, его собственный опыт показывает, что при большом наплыве раненых можно первые трое суток вовсе не спать. А мы с вами пока держимся только вторые. Склифосовский в турецкую тоже работал, больше двух суток не отходя от стола.
— Ну, раз такие ученые умы говорят, что можно… — Астахов мотнул головой, отгоняя оцепенение, — тогда повоюем еще. Покурить бы только. Оленька! — позвал он почти умоляюще. Подошедшая медсестра подала уже зажженную папиросу. Астахов курил, не касаясь руками, чтобы не перемываться, кивком головы стряхивал пепел.
Машин пришло еще только три. И заполночь личному составу дали отбой. Раиса решила, что в общую палатку ночевать не пойдет. Сил-то на донышке осталось. Проще опять на ящиках прикорнуть. Но Алексей Петрович ее там быстро нашел и отправил отдыхать как положено.
— Товарищ Раиса, все понимаю, но категорически не советую. Даже если у вас есть всего часа три — непременно лечь. Ремень расстегнуть и обязательно разуться. Иначе вы потом не встанете.
Прав оказался товарищ профессор. Разуться вышло раза с третьего, настолько отекли в сапогах ноги. После тяжелой смены валились девчата как замертво. Печка — о радость — в палатке была, за железной дверкой металось жаркое пламя. Раздобыл товарищ комисар!
Наташе Мухиной первое “боевое крещение” далось непросто. Не спала. Сидела с краю, чтобы никого не потревожить, обняла колени и съежилась вся, как нахохлившийся голубь, укрылась шинелью с головой. Раиса подсела, обняла ее, почувствовала, что ту колотит от рыданий. И поняла — не от усталости это, устать что, выспишься и еще повоюешь, а от близости боли и смерти, с которыми ты со своими крохотными силенками не так много можешь сделать… Когда тебе обо всем этом на учениях толкуют, где ничего по-настоящему страшного ты еще не встретила, это одно. Другое дело — здесь.
Это еще пройдет, переплавится, из отчаянья и страха станет опытом, умением. И в мирное время, будь Мухина таким же, как Раиса, фельдшером, ей тоже пришлось бы на первых порах тяжко. Люди нигде и никогда не бессмертны, хрупкое существо человек, так легко его заморозить, обжечь, изранить…
Долго Раиса сидела, обнимая свою ученицу, пока та не утихла и не начала засыпать у нее в руках, усталость взяла верх над болью. Уснула Наташа, устроилась подле нее Раиса и почувствовала, как та в полусне, хватает ее за руку, пытаясь нащупать пульс. И только убедившись, что подле нее точно живой человек, Мухина уснула уже глубоко. Кто-то ткнулся рядом с Раисой с другого бока, ища тепла. “Я как квочка с цыплятами тут”, - колыхнулась сонная мысль и стало совсем темно и тихо.
То
- Аспазия - Автор неизвестен - Историческая проза
- Осенний август - Светлана Нина - Историческая проза / О войне / Русская классическая проза
- Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1930–1940-е годы - Георгий Андреевский - Историческая проза
- Легковерие и хитрость - Николай Брусилов - Повести
- Священный Цветок. Суд фараонов - Генри Хаггард - Проза
- Грозная птица галка - Игорь Гергенрёдер - Историческая проза
- Яркий закат Речи Посполитой: Ян Собеский, Август Сильный, Станислав Лещинский - Людмила Ивонина - Биографии и Мемуары / Историческая проза
- ППГ-2266 или Записки полевого хирурга - Николай Амосов - Историческая проза
- Витебск и евреи. История, Холокост, наши дни - Маргарита Акулич - Историческая проза
- Рождение богов (Тутанкамон на Крите) - Дмитрий Мережковский - Историческая проза