Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нечем мерять. С прошлой бомбежки нечем, последний аппарат треснул. Только по пульсу и общему состоянию. И запомните главное — тяжелые никогда не кричат. Если кричит и ругается, значит силы есть. Без шока жгуты, зажимы в ране, полостные — марка О-1, операционная, первая очередь, — Ермолаев указал на стопки разноцветных картонных квадратиков на одном из столов.
— Переломы, крупные раны — вот тут только опыт. Вы где до войны работали? В хирургии? Это хорошо, но тут будет то, чего ни в одной гражданской больнице не было. Кто хорошо иммобилизован и в удовлетворительном состоянии — эвакуация, Э-1. Остальные — Э-2. Легкораненые, с хорошими повязками, если ходить-стрелять могут — в команду выздоравливающих, иначе — Э-2. Что непонятно — спрашивайте, первую сортировку вдвоем делаем. Здесь, в дивизии, оперируем только тех, кто от дальнейшей транспортировки затяжелеет. Сбившиеся повязки, сбившиеся шины — П-1 или П-2, в перевязочную, по состоянию раненого…
Полог палатки колыхнулся и внутрь тяжелой походкой вошел сам командир. Ермолаев тут же подобрался и вздернув ладонь к непокрытой голове, пилотку он оставил на столе рядом с блокнотом, начал торопливо докладывать, что развертывание перевязочной закончено. Денисенко не стал его поправлять, только рукой махнул:
— Закончено — добре. Всей завтрашней смене отбой. Поглядим еще, сколько нам спать дадут. Напоминаю, Романов с арьергандной частью медпункта должен с рассветом подъехать, значит, прямо до рассвета раненых повезут.
Пришлось еще дождаться, пока отработает автоклав. Над палатками висела черная южная ночь, без луны, но с россыпью звезд, крупных как соль.
— Погода плохая, — Ермолаев поежился, — летная. А мы с маскировкой не успели. Пойдемте, я вас провожу. Девчата там живут, их палатка за можжевельниками, слева от кухни.
В темноте он ориентировался свободно, не иначе, видел как кошка. Раиса ступала осторожно, больше всего боясь свалиться впотьмах в одну из вырытых щелей.
— Вас все-таки по отчеству как? — спросил Ермолаев, слегка смущенный. — Никак к званиям не привыкну.
— Раиса Ивановна, если по отчеству. Понимаю, с непривычки на военный лад сложно. Вас-то как?
— Илья. Можно без отчества, все-таки вы старше. А со званиями я вечно ошибаюсь. Это еще командир хороший, Степан Григорьевич никогда не ругается, если ошибусь. А пока была строевая, в Ялте, ох как мне попадало… Вы сами давно в армии?
Пришлось объяснить, что еще с июля, но пока скитаться по фронтовым дорогам выпадало больше, чем работать. Ермолаев оказался даже моложе, чем Раисе сначала глянулось, ему только двадцать три года. Работал в Ялте, на “скорой помощи”. Тоже с первых дней войны призван. Но он уже знает, что такое медсанбат, а для Раисы тут пока все внове.
— Вот та палатка с краю, там все наши девчата, — Ермолаев указал Раисе куда-то в сторону чернеющих на фоне неба кустов можжевельника. — Слышали разрывы? На артподготовку похоже — не иначе, с рассветом опять попрут. Только вот один день перед вами выпало отдышаться. А так, увидите, смены тяжелые. Товарищ командир недоволен, как в полках работают. Часто бывает, что шины плохо наложены. Шоковых мало… — Ермолаев вздохнул как-то по-стариковски.
— Мало? — не поняла беду Раиса.
— Довезти не успевают. Раненых в живот и грудь разыскивать надо, они на помощь не зовут. С машин часто мертвых снимаем… Челюстно-лицевых санитары считают безнадежными, выносят в последнюю очередь, а надо — в первую…
Ермолаев потер глаза и ей стало понятно, как же отчаянно он вымотался. Это Раиса пока — свежие силы. Он попросил разрешения закурить, вытащил папиросы и задымил, пряча огонек в кулаке. Курил в пол-затяжки, как те, кто недавно начал.
Постояли чуть-чуть в тишине, прислушиваясь к далекому бормотанию фронта.
— Так что отдыхайте, пока можно, — Ермолаев аккуратно погасил окурок. — Хорошо, хоть спим под крышей.
Теперь можно вспомнить, что команду “отбой” вся смена получила. Осталось только разуться и упасть рядом с мгновенно заснувшими девушками.
Глава 14. Перекоп, 20 сентября 1941 и еще сколько-то суток
Первое Раисино дежурство началось, как коллега-фельдшер и опасался, часа в четыре утра, в сырой предрассветной темени. Кто-то проходил по палатке, тряс по очереди каждого за плечо и негромко говорил: “Подъем”. Только заснули!
Когда Раиса подошла к сортировочному навесу, почти все были в сборе и на дороге уже угадывались силуэты приближающихся машин.
— Что-то Романов быстро снялся, — озабоченно сказал Денисенко, но времени для дальнейших разговоров не было.
Ответ на вопрос о скорости передислокации приехал на первом же грузовике. Два санитара, откинув борт, начали бережно снимать носилки и оказался среди тяжелых военврач третьего ранга, совсем молодой еще, черноволосый, с татарской раскосиной в глазах. Взгляд их был мутен от боли и расползшихся во всю радужку зрачков.
— Вот и медпункт… — Денисенко негромко чертыхнулся. — Огнев, в операционную прямо сейчас. Будешь собирать бедро, высокий осколочный. Кровь сразу готовь. Сортировку принимаю у тебя.
В палатке светили керосиновые фонари, по натянутым стенкам метались тени. Гудели два примуса, над стерилизаторами поднимался пар. У Романова правая нога перебита, наложена шина. Как у того лейтенанта, что не донесли они тогда, под Уманью. Так похоже, что у Раисы сжалось сердце. “Но ведь здесь-то мы все… Не может быть, чтоб не помогли!”
— Не знаю, кто у тебя там за старшего остался, но Дитерихса тебе наложили грамотно. Сейчас обработаем — и в тыл, — успокаивал Денисенко, но у вид у него был подавленный. — Эх… Костя, как же ты подвернулся-то?
— Артиллерия… накрыла, — кажется, и его, как когда-то Данилова, удерживала в сознании только эта необходимость доложить, что произошло. — Ночью. П-противник перенес огонь, — Романов замолчал, стискивая зубы, собрался силами, и выговорил, — Там… совсем плохо? Если "галифе" — режьте уж сразу. [*Укорочение по типу “галифе”, один из худших исходов перелома бедра. Нога укорочена на 15–20 сантиметров, деформирована (генерал Галифе придумал фасон брюк чтобы скрыть увечье), ступня вывернута внутрь. Формально сохранившейся конечностью пользоваться невозможно.]
— Какое там резать, погоди! Через полгода опять оперировать будешь, даю слово, — убежденно отвечал командир и не оборачиваясь приказал: "Морфий!"
Уже знакомая с работой медсанбата в теории, Раиса скоро поняла, что все самые тяжелые ночи на дежурстве в больнице ни в какое сравнение с одним фронтовым днем не идут. Да что там, кажется за всю прежнюю жизнь гражданский фельдшер Поливанова не видела столько больных, сколько старший сержант Поливанова — за неполные сутки. Да все хирургическое отделение в Белых Берегах столько не принимало и за год!
Это был поток людей и поток крови. Ее тяжелый
- Аспазия - Автор неизвестен - Историческая проза
- Осенний август - Светлана Нина - Историческая проза / О войне / Русская классическая проза
- Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1930–1940-е годы - Георгий Андреевский - Историческая проза
- Легковерие и хитрость - Николай Брусилов - Повести
- Священный Цветок. Суд фараонов - Генри Хаггард - Проза
- Грозная птица галка - Игорь Гергенрёдер - Историческая проза
- Яркий закат Речи Посполитой: Ян Собеский, Август Сильный, Станислав Лещинский - Людмила Ивонина - Биографии и Мемуары / Историческая проза
- ППГ-2266 или Записки полевого хирурга - Николай Амосов - Историческая проза
- Витебск и евреи. История, Холокост, наши дни - Маргарита Акулич - Историческая проза
- Рождение богов (Тутанкамон на Крите) - Дмитрий Мережковский - Историческая проза