Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Остальное всё сопли, вопли, Елизавета Николаевна, Ставрогин и прочая достоевщина. Впрочем, и сам Фёдор Михайлович, вероятно, не любил этого заламывания рук, постановок на колена, падения в грязь, непременного малахольного псевдолюбовного угара, в результате которого или по голове получишь, или на каторгу, или чёрт знает что; чтобы Грушеньки с Настасьями Филипповнами идиотическую чушь творили. Это всё сучка Аполлинария, паскуда, как ни крути! Сам же господин Достоевский и написал: «Аполлинария – больная эгоистка. Эгоизм и самолюбие в ней колоссальны. Она требует от людей всего, всех совершенств, не прощает ни единого несовершенства в уважении других хороших черт, сама же избавляет себя от малейших обязанностей к людям».
Вот как так?! Надежда Прокофьевна Суслова и Аполлинария Прокофьевна Суслова – родные сёстры. Надежда Прокофьевна – первая русская женщина, ставшая доктором медицины. Вторая – просто сучка, изгадившая жизнь двум прекрасным писателям. Похоже, дело тут не только в воспитании.
Последней мыслью Веры – обрывком мысли, фрагментом – была именно эта: почему Надежда – это служение, а Аполлинария – просто сучка? И что-то там ещё про менделевский горох, какие-то признаки наследования… Призраки… Потом ещё мелькнуло совсем неуместное, даже крамольное, учитывая контекст: отец-то получше сына, а младший, казалось бы, уж как неплох! Потом – всё…
Очнулась она с дурацкой пословицей, более подходящей Ивану Ильичу, нежели княгине: большой для страсти, малый для сласти. Хорошо хоть вслух не ляпнула! Это ж не про размеры. Тут как раз отец и сын такие молодцы, что к Менделю не ходи: горох в горох!
Господи, а ещё профессор!
Глава XVIII
Александр Николаевич прошёлся до клиники пешком. Срочности особой не было, он предварительно протелефонировал.
На заднем дворе столкнулся с Георгием. Протянул санитару портсигар. Тот с удовольствием угостился.
– Ждут вас, – кивнул он на бывшую конюшню, перестроенную в бабье отделение. – Вроде ничего такого, но Матрёна велела вам звонить, она молодому доктору не доверяет.
– Я тоже молодой, – усмехнулся младший Белозерский. – Это довольно часто вменяется мне в вину.
– То такая вина, Александр Николаевич, что быстро искупается. Глазом моргнуть не успеете.
– Георгий Романович… Я хотел… Это однако ж…
Георгий, прикрыв затянувшуюся паузу глубокой затяжкой, подивился столь непривычной манере молодого доктора.
– Мне чертовски неловко, но… – разродился наконец Александр. – Часто мой батюшка к Вере Игнатьевне в гости хаживал?
Георгий затянулся ещё раз.
– Нечасто. Раз всего и видал. Да и съехал я уже тогда от Веры Игнатьевны. Чего я ей под ногами мешаться буду?
Георгий смекнул, что куда-то не туда гнёт. Вечно язык его подводит. Вот просто промолчи, так нет!
Александр Николаевич понимал, что сейчас ведёт себя как баба, но остановиться не мог:
– А в тот раз, когда видел… Не приметил ли ты чего? Чего такого…
– Какого такого? Я, Александр Николаевич, тогда сам клоуном выступил похлеще вашего! (Опять ерунду сболтнул, да что ж такое!) Ну то, когда вы на коленки бухались уже после вашего папеньки. Не в смысле, что отец ваш на коленки падал. А что явились вы после… Да чего ж я тут горожу! Я ж ни вам, ни вашему батюшке, ни Её высокоблагородию не кумушка. И не нянюшка. Господи, употел весь, а вроде не жарко! Вам если чего такого-какого надо, Александр Николаевич, вы у Веры Игнатьевны и спрашивайте. Или у бати своего поинтересуйтесь. Он человек тоже довольно прямой, как и профессор наша. Как две рельсы! Не хотел бы я между ними шпалой залегать, – Георгий хохотнул и действительно утёр со лба выступивший пот.
Белозерский похлопал Георгия по плечу:
– Виноват, брат, прости!
Выбросил окурок и пошёл в бабье отделение.
Георгию стало обидно за всех разом и за себя, конечно. Хотя он был рад, что наконец открылся Матрёне. Хуже глупой тайны беса нет. Жалко ему было Сашку Белозерского. Он усмехнулся: «Здоровый, богатый, молодой, красивый. А его инвалид безногий жалеет. Ох, если бы не Вера Игнатьевна!..» Чего бы она там с мужиками своими ни чудила – Георгий навеки её преданный пёс. «На здоровье, княгинюшка, Ваше великолепнейшее высокоблагородие! Ешьте их тёпленькими, пока молодая, коли охота есть! Моё дело сторона. Хотя по-мужски жаль и малого, и большого, и любого».
В родильном отделении в схватках мучилась молоденькая женщина, пухленькая, росту среднего. Полыхающая, как угольки в камине, потная. Вокруг неё хлопотали Ася и Марина. Матрёна Ивановна хмуро смотрела на лишние телодвижения подопечных.
Только собралась высказаться, как вошёл Александр Николаевич. Доктор Нилов обрадовался явлению Белозерского больше всех.
– Доброй ночи, коллеги! – поприветствовал Александр Николаевич. – Иван Сергеевич, докладывайте.
Белозерский был собран, сосредоточен, будто подменили. Вовсе не тот романический юноша, что ещё так недавно хватался за куклу. И не тот ревнивый сборщик сплетен со двора. Он достал из кармана халата стетоскоп и подошёл к роженице.
– Госпожа Антонова, из мещан, двадцать четыре года, роды первые. Последние месячные крови…
– Доктор Нилов, а как её любимую куклу звали? – перебил Белозерский.
Нилов удивлённо посмотрел на старшего ординатора.
Александр Николаевич немедленно отругал себя за эту мерзкую черту всех «взрослых» докторов. Он же клялся себе, что не обзаведётся ею! Вот уже Иван Сергеевич и напрягся, и растерялся, и ресницами зашуршал.
– Простите меня, Иван Сергеевич, – сбавил тон Белозерский. – Но необходимо вычленять главное в клинической ситуации. Анамнез жизни и беременности – очень важно, но не в тот момент, когда у роженицы лихорадка.
Александр Николаевич выслушал сердцебиение плода. Затем пропальпировал живот.
– Ягодичное предлежание. Воды отошли когда?
– Дома ещё, – хмуро доложила Матрёна. – Уже больше суток прошло. Дома она хотела. Вот уж как припёрло!..
– Ваша тактика, Иван Сергеевич?
Белозерский старался быть как можно корректней. Задвигать молодого доктора было нельзя. Никак иначе научить – тоже. Он тут же мысленно отпустил все грехи – то, что прежде считал за грехи, – своим учителям. Попросил у доброго боженьки как можно больше терпения. Представил себе, что рождение врача – такой же процесс, как рождение дитяти. И что торопливости, гневливости, раздражительности он не допускает.
– Повышение температуры и частый пульс не позволяют нам выжидать. Хотя я знаю, что в акушерстве предпочтение отдаётся выжидательной тактике. Но сейчас нам необходимо низвести левую ножку. А если не удастся выведение
- Сезон соблазна - Тереза Ромейн - Исторические любовные романы
- Мариадон и Македа - Герцель Давыдов - Исторические любовные романы
- Опасные страсти - Кэт Мартин - Исторические любовные романы
- Бурная ночь - Дебора Рэли - Исторические любовные романы
- Однажды в замке - Элоиза Джеймс - Исторические любовные романы
- Влюбленный мятежник - Хизер Грэм - Исторические любовные романы
- Дитя Феникса. Часть 2 - Барбара Эрскин - Исторические любовные романы
- Норильск - Затон - Людмила Сурская - Исторические любовные романы
- Они меня не знают - Анастасия Родунер - Исторические любовные романы / Короткие любовные романы
- Светлый град на холме, или Кузнец - Татьяна Иванько - Историческая проза / Исторические любовные романы / Периодические издания