Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не удивились нашему приглашению? — спросил Голиков, включая магнитофон.
— Да как вам сказать? В общем-то, я предполагал, что рано или поздно такой разговор должен состояться.
— Можно ли это понимать так, что у вас есть желание что-то сообщить органам госбезопасности?
— Видите ли, я полностью разделяю вашу обеспокоенность, случай, конечно же, беспрецедентный: в истории института еще не было такого, чтобы пропадали карты, да еще засекреченные...
— Нет, Василий Иванович, в данном случае нас интересует не факт пропажи карты, нас интересуют некоторые подробности вашей биографии. Не могли бы вы, по возможности в деталях, осветить период между сорок первым и сорок четвертым годами?
Ничего не изменилось ни в позе, ни в движениях левой руки, подносившей ко рту дымящуюся сигарету, прежним осталось выражение лица, все таким же рассеянно-спокойным был взгляд глубоко посаженных темных глаз. Только свободная правая рука непроизвольно вскинулась вдруг ко рту, и пальцы скользнули поочередно по лезвию языка — так завзятый картежник, готовясь сдавать, смачивает «рабочий инструмент».
— Биография? — произнес он в раздумье, и установленный на профессорскую тональность баритон не дал ни одной трещины. — С моей биографией вы могли спокойно ознакомиться, подняв любую из анкет. За свою жизнь я их заполнил не одну и не две.
— Мы ознакомились...
— Тогда зачем эта формальность? — подался он вперед, выбросив перед собой «картежную» руку. — Или вы собрались уличать меня в неточностях, если я что-то запамятую?
«А нервы-то у вас, Василий Иванович, на пределе», — подумал Голиков, а вслух сказал:
— Значит, к тому, что имеется в анкетах, вам добавить нечего?
— Если у вас какой-то донос есть на меня, так будет лучше, если мы сразу перейдем к сути дела.
— Доноса нет, а к сути мы сейчас действительно перейдем, — повернулся к Овсянникову: — Давайте, Юрий Петрович.
Овсянников кивнул в ответ, сказал, как бы извиняясь, Бовину:
— Все же придется начать с элементарных анкетных данных...
— Ну, пожалуйста, пожалуйста, — проговорил Бовин, наклонившись над пепельницей, чтобы загасить сигарету, и метнув исподлобья на Овсянникова напружинившийся взгляд.
— Ваша фамилия? — протокольно-будничным тоном задал вопрос Овсянников.
— Бовин.
— Место рождения?
— Не знаю.
— Где воспитывались?
— В детдоме в городе Орле.
— Где учились?
— Там же, в Орле, в школе номер два на улице Сакко и Ванцетти.
— Кого помните из одноклассников?
— Столько лет прошло...
— Может, сохранились в памяти фамилии кого-то из учителей?
— Увы.
Овсянников раскрыл папку, достал фотографию.
— У меня есть групповой снимок выпускников, взгляните, пожалуйста, может быть, кого и узнаете?
— А, вот, узнаю: это наш учитель физики...
Овсянников вновь порылся в папке, достал другую фотографию.
— Извините, пожалуйста, я перепутал снимки, дал вам совсем не ваш класс, вот ваши одноклассники и учителя.
— Нет, никого не припоминаю.
— Ни одной фамилии?
— Столько лет прошло...
— Может быть, хотя бы по прозвищам?
— У нас это не практиковалось.
Вступил Голиков, сказал:
— Ну, хорошо, давайте двинемся дальше: как складывалась ваша жизнь после школы?
— Какая там могла быть жизнь? Сорок первый год, война, попросился на фронт, но меня прежде направили в Куйбышевское пехотное училище, а потом...
— Минутку, — остановил Голиков, — уточните, пожалуйста, когда были приняты в училище?
— Где-то в июле сорок первого, не позже июля.
Голиков кивнул Овсянникову, тот опять раскрыл свою папку:
— Вот, ознакомьтесь, пожалуйста: это справка Центрального архива Министерства обороны. Видите? Оба Куйбышевских училища были сформированы только в сорок втором году.
Бовин по-прежнему ничем не выдавал внутреннего напряжения, только у него чуть-чуть побелели губы — не побледнели, а именно побелели, покрывшись как бы сухим налетом соли. Он облизал их, проговорил с царапающей хрипотцой:
— Удивлен. Право, удивлен. Выходит, память стала давать осечки, по прошествии лет сместились даты... Можно продолжать?
— Да, пожалуйста.
— Дальнейшую службу проходил в восемьсот восьмом и триста сорок четвертом гаубичных артполках... Впрочем, это все есть в анкете.
— Но в анкете нет того, что вы туда попали из двести четырнадцатого запасного полка...
— А, да. Было. Да. Коротенькая промежуточная стадия. Да.
— И нет в анкете, само собой, упоминания о том, откуда вы попали в двести четырнадцатый полк, в то время как...
— Не надо, — попросил Бовин, слизнув новый слой соли на губах. — Можно, я глотну воды?
Кроме вновь выступившего на губах белесого налета да немного просевшего голоса ничто иное не выдавало его состояния, в наличии натренированной воли ему было не отказать. Да и потом, надо думать, не сегодня и не вчера начал он готовить себя к подобному разговору, на протяжении всех послевоенных лет внутренне шел к нему и сумел, как видно, выработать и линию поведения, и способ держать в повиновении нервы.
Утолив жажду, он предложил, обращаясь к Голикову:
— Если бы вы дали мне возможность минут пятнадцать-двадцать побыть одному, я все изложил бы на бумаге. Мне так привычнее.
— Нет проблем, как теперь принято говорить, — тотчас согласился Голиков. — Только очень хотелось бы, чтобы вы поняли: мы вас специально подвели к той черте, после которой должен начаться откровенный разговор. Полная искренность, полная, это в ваших интересах.
— Хорошо вам говорить о полной искренности, — неожиданно сорвался Бовин, — если вы... если все ваше поколение не знало ужаса войны, ужаса оккупации, если... Да чего там, вы никогда этого не поймете!
— Почему не поймем? — произнес, склонив набок черноволосую голову, молчавший до этого Чедуганов. — Все можем понять, однако-то, в каждую мелочь вникнуть можем, только чтобы правда была. Вот давайте еще раз вернемся к анкете: как ваша фамилия?
— Я должен отвечать? — повернулся Бовин к Голикову, точно определив, что именно этот человек здесь в роли ведущего.
— Да, конечно, мы здесь не задаем вопросов ради праздного любопытства.
— Ну, пожалуйста, пожалуйста, моя фамилия Бовин, Бо-вин, передаю по буквам: Борис, Ольга, Василий...
— Не надо ерничать, — остановил Голиков, — не те обстоятельства.
Тем временем Чедуганов, попросив у Овсянникова его папку, извлек групповую солдатскую фотографию.
— Посмотрите сюда, — положил снимок
- Обвиняемый — страх - Геннадий Падерин - Советская классическая проза
- Ратные подвиги простаков - Андрей Никитович Новиков - Советская классическая проза
- Гвардейцы Сталинграда идут на запад - Василий Чуйков - О войне
- Сквозь огненные штормы - Георгий Рогачевский - О войне
- И прочая, и прочая, и прочая - Александра Бруштейн - Советская классическая проза
- Суд идет! - Александра Бруштейн - Советская классическая проза
- ОГНИ НА РАВНИНЕ - СЁХЭЙ ООКА - О войне
- Особая группа НКВД - Сергей Богатко - О войне
- Рассказы о наших современниках - Виктор Авдеев - Советская классическая проза
- Пленник стойбища Оемпак - Владимир Христофоров - Советская классическая проза