Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако уже на другой день информация в своей основе подтвердилась, а скоро дополнилась и подробностями: комиссар участвовал в ночном штурме одного из вражеских гарнизонов с локальной задачей — полонить «языка». Задачу удалось выполнить в первые же минуты, взвод начал отходить, а комиссар остался с группой прикрытия. К общему облегчению, солдаты гарнизона не сделали попытки преследовать нападавших, и комиссар приказал автоматчикам догонять своих. Сам же посчитал нужным еще задержаться — понаблюдать за растревоженным гнездовьем.
Остался вдвоем с порученцем, сказав бойцам:
— Я родом из этих мест, в лесу ориентируюсь, как у себя дома, так что за нас с Гридневым не волнуйтесь, не затеряемся.
Все последующее излагаю со слов снайпера, которого, заподозрив неладное, притаил неподалеку за пнем-выворотнем старший группы. Наступал рассвет, то зыбкое междучасье, когда новый день еще только начинает вызревать и все окружающее предстает глазам бесконтурно, с размытыми гранями. Снайперу приходилось удерживать себя от желания подняться в рост, чтобы лучше видеть лежавших на снегу людей — маскировочные костюмы совершенно растворяли их в кисейном мареве.
Тянулись томительные минуты. На подступах к укреплениям гарнизона никакого движения не просматривалось, противник не проявлял ожидавшейся активности. Казалось бы, комиссар мог со спокойной совестью покинуть свой НП.
Наконец, он и в самом деле поднялся. Один. Порученец остался на прежнем месте. Комиссар поднялся, перекинулся с порученцем несколькими словами — снайпер, к сожалению, их не расслышал — и показал что-то у себя на боку, откинув полу маскировочной куртки. Потом оглянулся зачем-то на ельник, в котором скрылись наши, сноровисто надел лыжи и пустился сноровистым махом в направлении гарнизона.
Снайпер покинул лежку, подбежал к порученцу.
— Чего это он?
— А ты откуда взялся? — вскинулся тот.
— Да вот, замешкался... Но чего понесло его туда? Головы не жаль?
— Планшетку, говорит, потерял во время штурма, а там важные документы. На боку была, под курткой, а ремешок оборвался.
— Почему же не сказал, когда все тут были?
— Не хотел, мол, чтобы кто-нибудь еще рисковал из-за его промашки жизнью.
— А тебя чего не взял? Вдвоем же быстрее нашли бы.
— Моя задача — прикрыть его, если что.
— Постой, а что это в руках у него? Белеет вроде бы что-то? Не флаг ли?
— Какой флаг, чего ты мелешь! Зачем он ему?
— Что я, слепой!
— Больно зрячий, флаг разглядел в этой темени.
— Точно, белой тряпкой машет. Перебежчик он, твой комиссар, вот что я тебе скажу!
— Больше ты ничего не придумал?
— Уйдет ведь, уйдет, мы спорим тут с тобой, а он и уйдет!
Опустился на колено, поймал щекой настывшее ложе винтовки. Глаз отработанно приник к окуляру оптического прицела.
— Ты с ума сошел!
Порученец кинулся, готовый выбить оружие, но выстрела предотвратить не успел.
Снайпер оказался из своих, батальонный, не из резерва бригады. Я выспросил у него все до слова, заставил восстановить в деталях все случившееся, от первой минуты до последней. Придумывать что-то, присочинять нужды у парня не было.
День спустя информация дополнилась слухами, что пришуршали по лыжне, протянувшейся от нас к штабу бригады: якобы при допросе на Филю стали давить, почему позволил комиссару-изменнику уйти, не застрелил на месте. А Филя будто бы ответил: «Не обучен стрелять по своим».
И настало утро, когда вслед за побудкой проискрила от шалаша к шалашу непривычная в лесной нашей жизни команда, непривычная и тревожная:
— Выходи строиться! Вещмешки, гранаты и лыжи не брать.
4
Мы уминаем тяжелыми валенками снег, сооружая старинное построение с французским названием — весь наш батальон против одного Фили. Он стоит, придавленный тремя сторонами квадрата, в кругу заиндевелых елей, на берегу безымянного озера, и простуженный майор-особист исполняет для него реквием, сочиненный в военном трибунале бригады. Для него и для нас.
Хриплый голос майора становится на морозном ветру надсадно сиплым. Майор пытается прокашляться, но это мало помогает, он с трудом выталкивает изо рта ледышки слов, сопровождаемых тусклыми сгустками пара.
— ...Учитывая особый характер задач, поставленных командованием Советской Армии перед нашим соединением, мы не вправе иметь в своих рядах людей, подверженных разложению...
«Подверженных-отверженных, — подхватываю я машинально про себя, — отверженных, отверженных...»
Слово вынырнуло случайно, но именно оно становится стержнем, превращается для меня в стержень, на который нанизывается происходящее. Выходит, мой друг стал изгоем? Но за что? В чем это разложение проявилось?
— ...В соответствии с законами военного времени, — пробивается между тем в сознание сиплый голос, — трибунал постановил: приговорить бывшего красноармейца Гриднева Филиппа Сидоровича по статье «За изменнические намерения» к высшей мере наказания — расстрелу. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит.
До этой минуты я еще на что-то надеялся, почему-то верилось, да, наивно, совсем по-детски верилось, что мы всего-навсего на спектакле, который разыгрывается с воспитательной целью. И вот — «Обжалованию не подлежит»!
Вытолкнув последние ледышки, майор в очередной раз прочистил кашлем горло, однако ничего больше не сказал. Спрятал в карман полушубка очки, сложил вчетверо серый листок и оглянулся на комбата. Я тоже невольно перевел на него глаза.
Комбат стоял на шаг впереди строя, спиной к центральной шеренге. Наш взвод попал при построении в левое крыло, и я увидел лицо комбата, немолодое уже и сейчас жестко-отчужденное, лишь в профиль, со щеки. Кровь в этот момент отлила от нее, щека сделалась свинцовой, не бледной, а именно свинцовой, и по ней свинцовым жаканом судорожно перекатывался крутой желвак. Вниз — вверх, вниз — вверх...
Я смотрел на комбата, словно завороженный, не в силах оторваться, но на самом-то деле просто-напросто оттягивал под этим предлогом, всячески оттягивал миг, когда надо будет повернуться к Филе и уже не украдкой, как до этого, и не контурно выхватывать из пустой белесости его понурую фигурку, не мельком, не вместе со всеми, а соединиться с ним напрямую, один на один, глаза в глаза. Где было взять для этого мужество?
Я смотрел на комбата, на его жакан, но одновременно в радиусе
- Обвиняемый — страх - Геннадий Падерин - Советская классическая проза
- Ратные подвиги простаков - Андрей Никитович Новиков - Советская классическая проза
- Гвардейцы Сталинграда идут на запад - Василий Чуйков - О войне
- Сквозь огненные штормы - Георгий Рогачевский - О войне
- И прочая, и прочая, и прочая - Александра Бруштейн - Советская классическая проза
- Суд идет! - Александра Бруштейн - Советская классическая проза
- ОГНИ НА РАВНИНЕ - СЁХЭЙ ООКА - О войне
- Особая группа НКВД - Сергей Богатко - О войне
- Рассказы о наших современниках - Виктор Авдеев - Советская классическая проза
- Пленник стойбища Оемпак - Владимир Христофоров - Советская классическая проза