Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И в какой-то момент шевельнулась под сердцем, стала вызревать гнетущая догадка: а что, если майору и нужен был этот мой шаг? Нужен был повод, чтобы — нет, не перечеркнуть приговор, на такое его власти не хватило бы, — отложить исполнение? Перенести? А там, смотришь, трибунал вернулся бы к этой истории, рассмотрел все по новой, уже без спешки и запальчивости...
Комбат не дал зазвенеть тетиве — его пригнула служебная дисциплина. А что остановило меня? На этот раз не мешали, не удерживали ни пиджак в закаменелых пальцах, ни Филины учебники под мышкой, ни порыжелый баульчик между коленями...
На фронте ко всему привыкаешь, со всем сживаешься, в том числе с постоянным ожиданием собственной гибели. Не ты первый, не ты последний, от Судьбы не уйдешь. И уцелев после очередного боя, принимаешь это без особых эмоций, как игру случая, который подарил тебе еще один день. В следующий раз может и не подарить. Но когда уходят в небытие друзья, сердце, проводив их, подолгу не в силах вернуться на место, сосущая пустота в груди лишает фронтовые будни последних красок.
Смерть Фили отозвалась не только болью, рядом с ней поселилась тень упущенного шанса: вдруг Филю удалось бы спасти? Стала преследовать навязчивая идея — повстречаться с тем майором. Один лишь он мог все расставить по местам. Но как было на него выйти?
Весь наличный состав батальона квартировал, как уже упоминалось, в шалашах из елового лапника. Для штаба же выдолбили землянку. И соорудили там печурку, которую разрешалось протапливать с наступлением темноты. Чтобы не выдать нас дымом. Но странное дело, этот самый дым почему-то чаще всего шел не в трубу, а в дверцу, стелясь сизым маревом над земляным полом на высоте полуметра. Чтобы не изойти слезами и кашлем, обитателям не оставалось ничего другого, как усаживаться на корточки или ложиться на пол.
В такой вынужденной позе — ничком над картой-двухверсткой, расстеленной на полу, я и застал капитана Утемова. Поневоле и самому пришлось улечься рядом.
— Что у тебя, Абросимов? — поднял он глаза от карты.
— Мне бы в штабе бригады побывать...
Давясь наползавшим от печки дымом, принялся торопливо громоздить заранее приготовленные слова. Комбат не перебивал. Перевалившись на бок, он вытянул из кармана кисет с табаком, принялся сосредоточенно мастерить «козьи ножки». Наконец, одну сунул в рот, вторую протянул мне.
— Давай подымим, — усмехнулся, скосив глаза на колыхавшуюся над нами пелену. — А то здесь еще мало этого добра.
Он был в довоенной жизни школьным учителем, наш комбат, и нередко, общаясь с нами, командир в нем уступал место классному руководителю. В такие минуты от него исходило прямо-таки домашнее тепло. Только сейчас я не позволил себе расслабиться, мне показалось, он намерен увести разговор в сторону.
— Товарищ капитан, у меня...
Комбат не дал продолжить:
— Я все понял, Абросимов, все, все понял, но... Короче, на майора нам с тобой уже не выйти, — потер ладонью наспех побритый подбородок, перекатил жаканы. — Нет больше майора. Погиб майор.
...Над лесным массивом, где обосновался штаб бригады, пролетал, возвращаясь на свой аэродром, вражеский разведчик. И, надо полагать, чего-то такое углядел среди елей: ни с того, ни с сего заложил вираж, сделал круг, пошел на второй. Наши зенитчики забоялись промолчать: что, если этот доглядчик наведет на расположение штаба стаю бомбардировщиков? И ударили. И сбили. А когда самолет загорелся, в небе растопырились два парашюта.
Вражеские летчики сдались без сопротивления. Их разоружили и отвели, за неимением другого помещения, в подобную нашей землянку. А в землянке на ту беду отдыхал после ночной операции майор Сапегин. Будить пожалели, рассудив, что ввести его в курс дела можно будет и потом, когда проспится.
Приставили, само собой, часового. Тот поскучал какое-то время в душной норе, а после решил: если пленники надумают совершить побег, сделать это можно только через лаз; значит, вовсе не обязательно нести караул здесь, он сможет выполнить возложенную на него задачу, находясь там, у входа. И выбрался наверх.
Дальше шли догадки, опирающиеся на логику и на ту картину, какая предстала глазам часового в последние секунды трагедии. По-видимому, пленники, ободренные отсутствием часового, начали обсуждать свое положение, и этот говор разбудил в какой-то момент майора. Открыв глаза и увидев людей в чужой форме, он пришел к мысли, можно предположить, что за время его сна штаб подвергся нападению. Ну, а так как всем в бригаде, включая и командный состав, вменялось держать оружие и гранаты всегда при себе, майор нащупал, как видно, под подушкой лимонку и, вскочив, вырвал предохранительную чеку.
Часового наверху заставили очнуться истошные вопли пленников. Он распахнул дверку и увидел в полумраке, что те забились в дальний угол землянки, а над ними высится со вскинутой рукой всклокоченный майор.
— Товарищ майор, это пленные летчики, — попытался предотвратить несчастье часовой, — товарищ майор...
Майор не услышал.
— Чем в плен к вам идти, — выкрикнул напоследок, — так лучше вместе на тот свет!
Взрыв разметал землянку, уцелел лишь часовой.
— Такое вот дьявольское стечение обстоятельств, — подытожил комбат. — По-глупому погиб человек, без пользы делу.
— Главное, не смалодушничал, — возразил я, испытывая непонятное самому чувство зависти к майору.
Комбат посмотрел на меня изучающе, свернул карту и позвал:
— Айда наверх, а то тут совсем дышать стало нечем.
А когда выбрались из логовища под холодную кипень Млечного Пути, вскинул к звездам продымленную голову, сделал несколько глотков морозного воздуха, сказал:
— Не мучай ты себя, нет на тебе вины за смерть друга, — положил мне на плечо учительскую жалостливую ладонь. — На сто процентов уверен: твое заступничество ничего не дало бы.
— А может, майор...
— Ну, чего мог майор? Разве что посочувствовать. Гриднев был обречен.
— Но это же несправедливо, жестоко!
— Жестоко, да, но что поделать? Время такое, такие законы. — Потискал мне плечо, добавил: — Я думаю, тут лег на чашу весов еще и воспитательный момент. Так сказать, в назидание слабым.
Прощаясь, не откозырял, как обычно, а протянул руку, стиснул ободряюще мои удрученные пальцы.
— Отпусти пружину, не майся!
Я смирился тогда, принял как данность: время такое, такие законы. И не затаил зла на Родину,
- Обвиняемый — страх - Геннадий Падерин - Советская классическая проза
- Ратные подвиги простаков - Андрей Никитович Новиков - Советская классическая проза
- Гвардейцы Сталинграда идут на запад - Василий Чуйков - О войне
- Сквозь огненные штормы - Георгий Рогачевский - О войне
- И прочая, и прочая, и прочая - Александра Бруштейн - Советская классическая проза
- Суд идет! - Александра Бруштейн - Советская классическая проза
- ОГНИ НА РАВНИНЕ - СЁХЭЙ ООКА - О войне
- Особая группа НКВД - Сергей Богатко - О войне
- Рассказы о наших современниках - Виктор Авдеев - Советская классическая проза
- Пленник стойбища Оемпак - Владимир Христофоров - Советская классическая проза