Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лишь с приближением ночи она становилась настойчивой и, если Балашов не соответствовал, даже язвительной. Он старался. Изредка, по утрам, оставаясь один, Игорь задумывался о том, что уже боится, как бы она вот так, вдруг, не выпорхнула в форточку насовсем. Да, старался. И просыпался все позже и позже, когда холодной становилась не только постель, но и чайник на кухне, и Машенька исчезала из его обиталища по своим делам.
Как она при этом успевала сколачивать сценарий, для Балашова оставалось загадкой, но, судя по отзывам заходящего иногда Логинова, заказчиков ход работы устраивал.
– Правильно ты этот сюжет с беженцами описал. Молодец, общее верно ухватил. Только акцент не на том. Но это понятно, ты ж не специалист, ты писатель. Вот тебе пленочка с интервью, я его у генерала Горалова еще про Афган брал для моих немцев. О тактике выдавливания беженцев. Послушай и вставку сделай – очень красиво получится. Это я тебе говорю, – поощрял Балашова Логинов.
Он отодвигался на табуретке в самый центр кухни, вытягивал свои длинные, аж до самого коридора, ходули в модных штиблетах, выпивал в охотку рюмку-другую джина или водочки и уходил – долго не засиживался, дабы творцу не мешать.
– Пиши, пиши. Вот как расчет получим – наговоримся. Ута говорит, опять агенты оттуда звонили-торопили. А раз торопили, на звонки тратились, значит, довольны. Капитализм!
После таких визитов Игорь досадовал на себя: что там выходит из его романа, ему самому пока было не ясно, а вот за чужой сценарий уже славят… Несколько раз Балашов пытался отказаться от своей роли свадебного генерала и предлагал Маше самой выйти на передний план, но та лишь смеялась:
– Ты просто не замечаешь, а я ведь только твои мысли записываю. И учти, Балашов, ты у нас человек политически независимый и нейтральный. Не журналюга какой-нибудь дешевый. Так что пиши нетленку и не дергайся по пустякам.
Однажды Балашов все же решил прочитать этот свой удачный сценарий, но Маша сказала, что как раз отдала текст в печать. Балашов махнул рукой. Собственно не жизнь, а малина, рай на земле. И не было никаких причин ее менять, но…
Кончилось лето, пошел шуршать по Москве первый желтый лист, и на душе кошкой заскребла своя осень. Чаще стала стучать в висок мысль: не позвонить ли Гале, не навестить ли ее, не напомнить ли ей и самому себе о том Балашове, живом и грустном, которого она знала в былые осени. Он бы и позвонил, но оказалось… Оказалось, что отрешиться от Маши даже на время, даже на самое короткое время стало больно до невозможности. Вроде и самостоятельная его маленькая девушка, отдельная от него, но вот эти ножки под пледом… Оставалось другое: бросить работу, отложить, сжечь, уехать. Хоть на неделю, но как-нибудь круто вывернуть из осенней московской его колеи. Точно, уехать с Логиновым в его Ингушетию, с каким-то швейцарцем, в беженские лагеря…
Гаспар Картье лишь в конце августа раскачал правление фонда по вопросу о новой инспекции. Его начал пробивать сухой неприятный кашель, врачи советовали ехать в горы, но вовсе не на Кавказ, а совсем в другую сторону, на легочный курорт, не то может приключиться со здоровьем большая неприятность. Давали лекарства. Однако швейцарец и слышать не хотел о курорте – надо было ловить момент и отправляться в лагеря.
С июня Картье получал на свои запросы один и тот же ответ: «Скоро, господин Картье, скоро. Мы занимаемся вашим вопросом. Денег пока нет, но вот-вот будут. Только дайте финансовой проверке закончиться. Видите – не только мы проверяем, но и нас». И тут неожиданно на руку Гаспару сыграла история с «Хейлор Трастом» – лишь только разгорелся в прессе скандал вокруг англичан, сам господин Хартманн позвонил швейцарцу и принялся уговаривать поскорее собираться в дорогу. Укорял даже за медлительность, будто это Картье и тормозил инспекцию. «Спохватились, голубчики, – злорадствовал швейцарец, обращаясь к своему единственному настоящему другу, огромному попугаю. – Такое оно, начальство. Во всем мире одинаковое – год может не замечать, что ты есть на свете, а как припрет, твои же мысли тебе и преподаст в лучшем виде, будто это оно так все время думало, да только ты подкачал». Попугай в ответ громко и противно вопил, потому как чувствовал, что хозяин скоро вновь покинет уютную квартиру и его опять отнесут к отвратительной старой соседке.
Картье немедля приступил к сборам, призвал Марию Феретти, вызвонил Логинова, посоветовался с Кунцем, тем единственным нормальным человеком из правления, кто, кажется, с самого начала интересовался идеей инспекции, поддерживал ее. Теперь, наверное, и помощь его большого человека в Ингушетии могла пригодиться.
Картье прилетел в Москву вместе с Марией и уже через два-три дня намеревался отправиться в Назрань. Командировочных по нынешним экономным временам выделили не густо, так что особенно рассиживаться было некогда, а за свои деньги швейцарец работать не желал. Не от жадности, а порядка ради. Потому как, чтобы дело делалось, не энтузиазм одиночек нужен, а система и порядок, так вот. Теперь дело было за Логиновым, которому вновь надо было через своих чудесных знакомцев раздобыть аккредитацию и всякие прочие бумажки, необходимые для поездки по «дикому Кавказу».
Владимир встретил эмиссаров в Шереметьево, поцеловал в горячую щеку Марию, схватил саквояжи, отвез гостей в «Академическую», много шутил, но итальянка уловила произошедшую в нем перемену. Она искала его взгляда, а Логинов отводил глаза. Картье все эти не касающиеся дела нюансы, казалось, не волновали, он говорил, говорил о предстоящих трудах по поиску двух лагерей, не охваченных прошлой инспекцией, и никак не останавливался, будто опасался, что его молчание немедленно заполнится этими самыми «нюансами», которые и проглотят все дело.
– Володя, вы изменились. Отчего? – спросила Мария уже в гостинице, улучив момент.
– Старею, – ответил Логинов.
Он чувствовал себя неловко. Еще какие-то два месяца назад он так ждал этого момента, а теперь гиря повисла на сердце. Будто он вышел виноватым перед Марией, обманул ее. Глупость. Глупость заключалась в том, что она и сейчас нравилась ему. И немка нравилась. Ну и что? Все эта дурацкая, мнимая порядочность…
– Зато вы цветете, Мари. Вам не в Ингушетию ездить, а в Канн! В Ниццу!
Но Мария лишь махнула рукой – мол, бросьте вы, Володя, устала я, какая тут
- Какова цена наших поступков? - Елизавета Евгеньевна Королькова - Русская классическая проза
- Полное собрание рассказов - Владимир Владимирович Набоков - Зарубежная классика / Разное / Русская классическая проза
- Седой Кавказ - Канта Хамзатович Ибрагимов - Русская классическая проза
- Усмешка дьявола - Анастасия Квапель - Прочие любовные романы / Проза / Повести / Русская классическая проза
- Заметки о чаепитии и землетрясениях. Избранная проза - Леон Леонидович Богданов - Разное / Русская классическая проза
- Маленькие Трагедии - Александр Пушкин - Русская классическая проза
- Толераниум - Татьяна Андреевна Огородникова - Русская классическая проза
- Нить времен - Эльдар Саттаров - Прочая документальная литература / Историческая проза / История / Политика / Русская классическая проза
- Как быть съеденной - Мария Адельманн - Русская классическая проза / Триллер
- Тайный коридор - Андрей Венедиктович Воронцов - Русская классическая проза