Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мне их в аптеке выдали, – сказал он отцу.
– Здо́рово! – ответил отец, держа янтарную капсулу двумя пальцами. – Нам не помешают. Бери еще, если дадут.
– Конечно. Если дадут, возьму.
Но больше случая не представилось. Он загружал капсулы в карман, даже не беспокоясь о той, что скатилась под стол, и вдруг понял, что администратор видел всю операцию от начала до конца: с другого края прилавка, где клиентка ждала свою упаковку лезвий «Жиллетт», он ладонью показал Фаусто, что перережет ему горло, а после ухода клиентки уволил его. Фаусто от стыда даже не осмелился попрощаться с провизором. За ужином он объявил:
– Я больше не работаю в аптеке.
– Ах вот как. И что собираешься делать? – спросил отец.
– Не знаю. Но я тут больше не могу, папа. Я хочу другого.
Лицо его вдруг озарилось.
– Я хочу уехать в Венесуэлу. Как Матеос. Дела у него вроде бы идут полным ходом.
Пас-и-Матеос недавно перебрался в Каракас, оставив Республиканский центр на другого актера, при котором очарование этого места отчасти улетучилось.
– А там чем ты будешь заниматься?
– Тем, что мне по душе. Актерством. Серьезно. Здесь я только теряю время. Другие же испанцы уехали, почему тогда я не могу уехать?
– Потому что у тебя нет денег, – сказал отец. – Если достанешь, валяй. Не знаю, как у тебя получится без работы, но это уже дело твое.
Фаусто нашел работу в приемной врача-доминиканца, но на любую другую тоже бы согласился. Решение было принято, и никому не удалось бы его отговорить. Раз в неделю он ходил на радиостанцию Сьюдад-Трухильо и записывал программу о поэзии. Денег он за это не получал, но звук собственного голоса, до неузнаваемости преображенного эфиром, и комплименты немногих людей, узнававших в нем ведущего, доставляли ему странное наслаждение, непонятное, как он полагал, остальным. Мауро, работавший на побегушках в лавке одного испанца, таскал для него молоко и чечевицу, а сам Фаусто, пользуясь своей зарождающейся популярностью, начал записываться на прием к богатым эмигрантам в поисках покровительства. Иногда его узнавали, чаще – нет, ни имя, ни голос. Все же за несколько месяцев он собрал нужную сумму, но, когда пошел за билетом, выяснилось, что прямых рейсов из Сьюдад-Трухильо в Каракас больше не бывает, нужно делать пересадку на Кюрасао, и поэтому билеты подорожали. Фаусто не хватило.
Вечером, рассказав об этом отцу, он заплакал так, как не плакал с детства. «Я никогда отсюда не уеду, – всхлипывал он. – Мы все тут сгнием». Тогда отец расстегнул ремень: ко внутренней стороне был пришит на манер кармана пояс, а в поясе оказались потемневшие сыроватые банкноты.
– Сбережения от арахиса, – сказал Доминго. – Сколько тебе нужно на билет?
– Это деньги на черный день, – возразил Фаусто.
– Это деньги на что я скажу. А теперь они нужнее тебе.
Много лет назад с ним случилось нечто похожее. Когда он, шестнадцатилетний, хотел уехать с Канар, один добрый друг одолжил ему недостающие песеты.
– И теперь, – сказал Фаусто отец, – я хочу стать таким другом для тебя.
Гораздо позже, с высоты опыта, Фаусто понял, что Венесуэла была не конечным пунктом назначения, а так – пересадкой, да и то недолгой. В следующие месяцы, пока он делил свое время между дурацкой работой – сворачиванием тканей в магазине «Золотой петух» – и безуспешными попытками напасть на след культурной жизни в Каракасе, отец с братом перебрались в Колумбию, куда еще раньше переехал дядя Фелипе. Когда Ольга решила к ним присоединиться, Фаусто остался в Венесуэле один. Он посещал теософские кружки, читал Халиля Джебрана и получал письма, вызывавшие ностальгию и зависть. «Мы все работаем, – писал отец. – Ольга – секретарша в конторе у одного испанского беженца. Мауро – агент по продажам (красиво сказано, а?) на парфюмерной фабрике. И хочу тебя обрадовать новостью: твой дядя Фелипе тоже здесь. Правда, не в Боготе, а в Медельине. Это второй по величине город в стране. Один эквадорец устроил там фармацевтическое производство, а Фелипе у него управляющий. Я администратором в отеле в центре Боготы. Эта страна к нам благосклонна. Ждем только тебя».
«Ждут только меня», – про себя повторил Фаусто. Но потом подумал, о чем на самом деле шла речь в этом письме: о людях, потерявших родину, о людях, чье нехитрое счастье теперь составляла плата за работу, на которую в своей стране они бы не согласились. И сказал себе, что с ним такого не случится: он будет заниматься любимым делом, чего бы это ни стоило. В следующие месяцы он бесконечно читал стихи на публике и заработал себе репутацию голосом и талантом – и другими средствами. В арт-салоне «Пегас» он в одиночку организовал поэтические чтения Гарсиа Лорки, прекрасно сознавая, что успехом обязан небольшому мифу собственного сочинения: он всем дал понять, что был учеником поэта. Надо сказать, Лорка действительно заходил один раз в гости, когда Кабрера жили в Мадриде, только Фаусто был тогда совсем маленьким. Кузен Анхель, который привел Лорку, представил их: «Федерико, это мой двоюродный брат Фаусто. Он любит декламировать стихи». Лорка похвалил его, положил ему на голову тяжелую ладонь и поцеловал. На этом все и закончилось, но теперь, несколько лет спустя после убийства поэта, Фаусто не видел ничего дурного в том, чтобы проложить себе путь наверх, преувеличивая давний эпизод. Он не просто ученик Лорки, а нечто большее. Он ощущает с ним глубокую связь. И этой связью грех не воспользоваться.
* * *
Фаусто было двадцать, когда он приехал в Боготу. Он перешел венесуэльскую границу, после чего пятнадцать часов добирался до столицы по шоссе и чувствовал, что за это время прожил не одну жизнь. Стоял июнь 1945 года; несколько недель назад Гитлер покончил с собой в бункере, двумя днями ранее итальянцы повесили Муссолини, но Франко был жив-живехонек, и ничто не указывало на то, что Испания может вновь стать республикой. Семейство Кабрера жило на Семнадцатой улице, совсем рядом с парком Сантандер. Дом был немаленький, но остальные успели позанимать все комнаты, и чтобы разместить Фаусто, пришлось найти несуществующий свободный уголок в кладовке: убрать коробки с продуктами, сдвинуть деревянные табуреты и поставить армейского вида койку, на которой человек чуть более высокий или корпулентный, чем Фаусто, не поместился бы. Климат в кладовке был свой, шизофренический: днем, когда работала плита в кухне, там становилось жарче, чем в остальном доме, но ночью жар плиты спадал, через патио проникали сквозняки, облицованные плиткой стены выстывали, и Фаусто всегда казалось, что какой-то шутник облил его простыни холодной водой. После Каракаса и Сьюдад-Трухильо он не мог поверить, что его соотечественники некогда решили основать город под этими серыми небесами, где не кончалась зима, каждый божий день шел дождь, где хмурые мужчины ходили по улицам в перчатках и под зонтиками, а женщины вообще почти не выбирались из дому – разве только купить еды да погреться на редком солнышке, словно кошки.
Он начал бродить по городу со своим альбомом и показывать его всем, кто попадался на пути. В альбоме содержались венесуэльские и доминиканские газетные вырезки о молодом актере, чаще всего микроскопические, иногда сопровождаемые плохого качества снимком. Фаусто стоял в нарочито театральной позе перед микрофоном или позировал в экстравагантных одеяниях на черном фоне. Подписи под фотографиями попадались самые нелепые, заметки были написаны в отечески-снисходительном тоне, но значение имел сам факт их существования: в Боготу Фаусто явился уже не отпрыском беженцев, возделывателем арахиса в приграничной сельве, сворачивателем тканей в магазине, балующимся декламацией в свободное время, а выжившим в европейской мясорубке молодым испанским талантом,
- Тайная история Костагуаны - Хуан Габриэль Васкес - Историческая проза / Русская классическая проза
- Марина из Алого Рога - Болеслав Маркевич - Русская классическая проза
- Вальтер Эйзенберг [Жизнь в мечте] - Константин Аксаков - Русская классическая проза
- Как быть съеденной - Мария Адельманн - Русская классическая проза / Триллер
- Яблоки из сада Шлицбутера - Дина Ильинична Рубина - Русская классическая проза
- Кубик 6 - Михаил Петрович Гаёхо - Русская классическая проза
- Сети Вероники - Анна Берсенева - Русская классическая проза
- Из дневника одного покойника - Михаил Арцыбашев - Русская классическая проза
- Миллионы - Михаил Арцыбашев - Русская классическая проза
- Пропасть - Михаил Арцыбашев - Русская классическая проза