Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Майдан не был началом ада, нет. Скорее, таймер взрывного устройства отсчитывал время: учительница физкультуры отказывается называть его Дмитрием и зовет Дмитро; в старших классах некоторые ребята внезапно начинают говорить на украинском, если так можно назвать их корявый суржик; в университете парочка преподавателей на лекциях говорят что-то о национальной принадлежности, призывают к сознательности; дочку в саду зовут Марийкой, а не Машей; на работе он впервые отчетливо и открыто слышит: «советская оккупация» – это все и многое другое годами отсчитывалось на таймере, а потом вылилось в «кто не скачет, тот москаль», «резать русню» и прочее. Майдан стал взрывом, после которого приоткрытые до этого ворота в ад распахнулись, выпуская оттуда смерть.
Почему сисадмин Дмитрий Громов взял в руки оружие и стал Громом? А могло быть иначе? Его дед освобождал от фашистов Украину и Польшу, до Берлина дошел, орденов – полная грудь, и вдруг все это стали называть оккупацией, начали уничтожать мемориалы, перевернули с ног на голову историю, заменили героев. Его дед сражался за то, чтобы Бандеру называли героем, заставляли детей петь «Батько наш – Бандера» и ставили убийце памятники? За это дед и миллионы советских солдат сражались?!
Гром тогда успел отправить жену и дочь к родственникам в Россию, а сестру – нет… И похоронить не смог, потому что после взрыва дома некого и нечего было хоронить. Сестра хотела до конца оставаться рядом с мужем… Так и вышло.
Ночной прохладный воздух немного помогал в борьбе с сонным мороком. Гром коротко выдохнул и вгляделся в освещенную бледной луной дорогу, узкой змейкой извивающуюся за забором дома, в котором они разместились на ночлег. Никого. От его внимательности зависели жизни всего отряда. По периметру было еще несколько человек в карауле, но здесь каждый должен был выкладываться за двоих, чтобы выжить.
Скольких они уже потеряли? Страшно считать. Но никто не собирался отступать, потому что некуда. За их спинами остались те, кто не захотел или не смог уехать: старики, женщины, дети – их не пощадят. Не добили все же фашистов в 45-м… И кто бы знал, что спустя десятки лет фашистская гадина снова поднимет голову… И это после Бабьего Яра, Житомира, Краснодона, Корюковки? Или этого недостаточно? Так ведь было куда больше! А Бандеру в герои – это как? Тоска по Волынской резне? Это вообще вне человеческого понимания! УПА возродить? Безумцы… сумасшедшие…
У Грома в голове не укладывалось, что люди могли забыть те зверства, которые творили фашисты и их пособники. Хотя и людьми их называть… Даже животными нельзя. Так, выродки.
Он смахнул выступившую от злости слезу. Вранье, что мужики не плачут!
От угла дома отделилась фигурка и засеменила к нему.
– Гром, а у вас… у тебя курить есть? – Гришка, совсем еще пацан, неуверенно помялся.
А ведь и он был когда-то таким же зеленым. И плакал, когда впервые убил. Только раз. Просто понял потом, что кто бы что ни говорил, а не в своих он стреляет, нет. Свои детей, стариков и женщин не режут, не пытают пацанов, не глумятся над телами и живые щиты перед собой не ставят.
Гром нервно дернул плечом и зло сплюнул: опять накатило.
Молча протянул помятую сигарету парнишке, чиркнул зажигалкой и кивнул головой, показывая, что тому нужно вернуться на место.
– Спасибо. – Гришка, поежившись от холода, шмыгнул носом и поспешил обратно к углу дома, жадно затягиваясь на ходу.
Гром видел многое на войне, и этот пацан увидит. Неизбежно. И не оградить его никак от ада, в который они все сунулись. А по-другому нельзя. Бежать? Бросить людей на растерзание фашистам? Позволить уничтожить родную землю? Нет.
Из дома вышел заспанный Камаз, присел рядом, закурил и спросил негромко:
– Как оно?
– Тихо.
– Иди, ложись. Остальных через пятнадцать минут сменят.
– А ты чего?
– Не спится.
Грому и самому порой не спалось, когда перед глазами калейдоскоп воспоминаний сменял счастливые дни на вереницу смертей, обезображенных тел, рыдающих и кричащих от ужаса людей. Здесь каждый испытывал такое.
Он похлопал товарища по плечу, поднялся, вошел в дом и пристроился в дальнем углу.
Да, на войне умирают мечты, но рождается надежда, потому что без надежды человек не выживет.
Они обязательно закроют ворота в ад.
Юрий Черкасов. ДВЕ ДОРОЖКИ
КамАЗ нещадно трясло и швыряло. Бойцы подскакивали на лавках и ругали водителя. По тенту барабанил дождь. Я отодвинул полог и выглянул наружу.
Серое небо. Набухшие тучи. Разбитая рокада петляла между холмов. Слева лес. Справа лужи и скрюченные кусты. За нами тащилось еще несколько машин. Меня тронул за плечо сапер с позывным «Батай».
– Командир, где мы?
– Опушка леса у серой зоны, – чуть обернувшись, бросил в ответ.
Бойцы горестно взвыли. Неизвестность – главная беда воина. Одно радует – день нынче, хоть и декабрь, дождливый, серый, бесснежный. БПЛА противника по такой погоде нас не отследят.
Колонна остановилась. Захрипела рация, вызывая командиров взводов. Первый, за ним третий… Наконец пришел мой черед.
– Курим, – сказал я своим и спрыгнул на раскисшую землю.
Бойцы радостно загомонили, и тут же потянуло свежим табачным дымком.
Впереди колонны стояла «Рысь». Внутри сидел командир роты с грозным позывным «Свая».
Ротный у нас – золото! Лихой вояка, отец родной, потомственный прораб!
Он вытащил карту и включил фонарь.
– Получен подряд, блин, приказ. Вот квадрат у села Глубокая балка. Ровно в три часа ночи первый взвод устроит громкую имитацию фланговой атаки. Третий – перережет дорогу и активно пошумит в районе блокпоста. Твой, второй – фронтальный удар. Уразумел? Пойдете на цыпочках. С разведчиками противника в контакт не вступать – обходить. Полная тишина в эфире. Доведешь до бойцов под… приказ
- Генерал из трясины. Судьба и история Андрея Власова. Анатомия предательства - Николай Коняев - О войне
- Десантура-1942. В ледяном аду - Ивакин Алексей Геннадьевич - О войне
- Просто скажи: «Привет!» - Людмила Буторина - Детская проза / Русская классическая проза
- Генерал Власов: Русские и немцы между Гитлером и Сталиным - Сергей Фрёлих - О войне
- Две смерти - Петр Краснов - Русская классическая проза
- Грустная история. Рассказ из сборника «Девичье горе» - Иван Карасёв - Короткие любовные романы / Русская классическая проза
- Блокадный ноктюрн - Алексей Ивакин - О войне
- Смертник Восточного фронта. 1945. Агония III Рейха - Пауль Борн - О войне
- Как один мужик двух французских программистов прокормил - Иван Карасёв - Русская классическая проза / Юмористическая проза
- Аня Кравченко. Из сборника «Месть ласточек. Деревенские рассказы» - Иван Карасёв - Русская классическая проза