Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Я, считай, целый год уже в Крыму. Тут любой запомнит».
— А почему там флаг такой маленький? — спросила она, разглядывая стоящие на рейде корабли. И тут же смутилась, что так по-детски звучит ее вопрос. Будто она тоже как пионерка на экскурсии. Но ведь непонятно: вдалеке огромный военный транспорт и такой маленький флаг, несерьезный совершенно. Портовый кран опускает на палубу большие зеленые ящики.
— Это сигнальный. “Н”. Означает «Гружу боеприпасы». Ну не “Веду огонь” же… — опять хмурится командир. Глаза строго сощурились, сейчас они не синие, а стальные.
— Хотел бы я знать, куда их везут? Надеюсь, что в Одессу, — произнес Алексей Петрович, не отрывая взгляд от корабля, — но боюсь, что в Поти.
— Но зачем сейчас что-то отсюда — и в Поти увозить?
— А в том пускай Ставка ВГК разбирается. Или как бы не Особый отдел…
Первое, что сделали в городе — нашли почту. Письмо в Свердловскую область, брату, Раиса еще накануне сочинила. Пусть знает, что у нее теперь номер полевой почты есть, не тратит время на поиски в Белых Берегах. Понятно, что наверняка он сам уже в армии, но другого адреса сейчас все одно не сыскать. Только бы догадался сам на адрес лесничества своего хоть что-то прислать…
У почты внезапно открылась Раисе еще одна примета войны. Узкую улочку и три переулка полностью запрудил внезапно возникший рынок-барахолка. Странный был это торг, на привычные базары и базарчики ни разу не похожий. Будто какая-то злая сила вывернула наизнанку человеческое жилье, как мешок. И все из него высыпала наружу, на выщербленную мостовую, под ноги прохожим. Продавали вещи, в основном одежду. Или что-то громоздкое, крупное, некогда делавшее дом уютным, а теперь вдруг — совершенно ненужный и лишний груз. Продавали, порой не торгуясь, или меняли на продукты, охотнее всего — на консервы и соль. И те, кто продавал, в основном торговать не умели. Молодая женщина в легких летних туфельках на каблуке прижимала к груди мужской костюм на плечиках. Робко заглядывала в глаза прохожим. Мужчина средних лет принес торшер с желтым шелковым абажуром с бахромой и патефон. Завел, желая показать, что работает. И над толпой поплыли первые такты медленной, курортной, совершенно сейчас неуместной песни:
В парке Чаир распускаются розы,
В парке Чаир расцветает миндаль.
Мелькали среди торгующих какие-то мутные личности, деловито-цепкие, вертели в руках костюмы и платья, говорили быстро и напористо, забирая добро из рук оцепеневших хозяев. Спекулянт — такая же примета любого бедствия, и войны, и голода, как вошь.
Видала когда-то Раиса такие барахолки. Еще и раза в два побольше, где купить можно было не только патефон, но и револьвер, если знать, у кого. Помнила, как до хрипоты торговались там за каждую тряпку, как кружилась голова от голода, особенно, когда долетал запах выпечки с лотка какой-нибудь торговки. И ее визгливую брань, когда два-три беспризорника с налету толкали лотошницу, чтобы та пошатнулась и выронила хотя бы часть товара. А дальше — на хапок, с мостовой, и бежать, на десятую улицу, кружным путем, лишь бы не догнали. Дожевать на ходу, чтобы если даже догонят — не отняли. Так можно прожить еще день. Есть хотелось почти постоянно. И страх, что еды не хватит, после долго не уходил… В детдоме многие прятали про запас сухари, оставляли корочки с обеда. Привычка.
— Как при НЭПе, — она качнула головой, гоня воспоминания. — Только что беспризорников нет.
— И не будет, — Алексей Петрович только взглянул на нее и Раисе показалось на минуту — все понял. — Пока мы живы — не будет.
Пробираться к почте пришлось мало что не перешагивая через разложенные на мостовой вещи, впереди по улице рухнула стена и образовавшийся тупик рынок запрудил почти полностью. У входа на почту продавали с рук бумагу и карандаши. Старик-торговец сидел на трехногой табуретке, а товар свой разложил на старом чемодане. Другой такой же, с металлическими уголками стоял рядом, тоже на продажу. Старинный, громоздкий, поблескивал медной пластинкой с буквой “О” на крышке.
И тут Алексей Петрович почему-то споткнулся. Присел у чемодана, глядя на пластинку, и спина у него стала напряженная, будто перед ним была самое меньшее корабельная мина.
— Хороший чемодан, дореволюционный еще! — оживился продавец, — Сносу нет!
— А… откуда он у вас?
— Квартирант оставил, — охотно пояснил он, — В двадцатом. Денег у него не было, так очки мне сделал — хорошие очки, дай бог ему здоровья! — и чемодан оставил. Ухожу, мол, как в поход, а в походе и иголка весит. А чемодан тяжел, но хорош! Берите, товарищ военврач, хоть под бумаги пойдет — не хуже сейфа, хоть под лекарства. Квартирант мой там детали для очков хранил. Хороший был человек. Все о сыновьях беспокоился — где, мол, куда их судьба занесла? Один в войну погиб, других носило — одного к белым, другого к красным… А чемодан-то возьмите, недорого отдам.
— Да нет, спасибо, ни к чему он мне, — медленно произнес Алексей Петрович, поднимаясь и уже не глядя на продавца, — Для нынешней войны, маневренной — тяжел будет… — и, не слушая возражений, быстро зашагал мимо через рынок, вверх по тропке, петляющей между развалин.
— Алексей Петрович, — Раиса чуть за рукав старшего по званию не дернула, — Что с вами?
Командир остановился так резко, что она едва на него не налетела.
— Огнев… — задумчиво ответил он, — Петр Васильевич, магазин оптики в Москве держал на Пречистенке. А Петр Петрович, старший мой брат, в шестнадцатом погиб. В артиллерии служил…
Раиса хотела переспросить и замерла, осекшись. Кто же знал, что вот так придет Алексею Петровичу весточка от родных. Посреди войны.
— Я про отца и младшего брата в анкете всегда писал — “сведений не имею”. Да, в общем, и сейчас не имею, — он вздохнул и сел на обломок стены. — Точнее, не имел до сего момента. Жаль, что ушел. Хорошо, что живой ушел. Пусть ему там будет хорошо, куда б ни занесло…
Раиса молча села рядом. Ей было отчаянно неловко, как всегда, когда она близко соприкасалась с чужой бедой, которую ясно видишь, но ничем исправить не можешь. Что можно сказать человеку, чьи родные пропали в безвестности, когда твоей собственной семьи считай что нет? Брат остался, письмо ему ушло в Свердловскую область. Но когда еще найдет оно адресата? И
- Аспазия - Автор неизвестен - Историческая проза
- Осенний август - Светлана Нина - Историческая проза / О войне / Русская классическая проза
- Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1930–1940-е годы - Георгий Андреевский - Историческая проза
- Легковерие и хитрость - Николай Брусилов - Повести
- Священный Цветок. Суд фараонов - Генри Хаггард - Проза
- Грозная птица галка - Игорь Гергенрёдер - Историческая проза
- Яркий закат Речи Посполитой: Ян Собеский, Август Сильный, Станислав Лещинский - Людмила Ивонина - Биографии и Мемуары / Историческая проза
- ППГ-2266 или Записки полевого хирурга - Николай Амосов - Историческая проза
- Витебск и евреи. История, Холокост, наши дни - Маргарита Акулич - Историческая проза
- Рождение богов (Тутанкамон на Крите) - Дмитрий Мережковский - Историческая проза