Шрифт:
Интервал:
Закладка:
« 5 »
В том бою погибли Леня и Цур; Эран, Давид и Томер были ранены. Хезбалоны потеряли троих; еще кого-то, судя по кровавому следу, они волокли через заросли. Поэтому, видимо, они и решили уходить, а может быть, из-за появившихся вертолетов. Митю поцарапало так символически, что даже говорить об этом было неловко. Но на всякий случай его все же заставили пройти некое подобие медкомиссии. Погнали на юг, на батальонную базу Айшия, а оттуда в Мардж-Аюн, уже относительно недалеко от израильской границы. На окраине Мардж-Аюна находилось командование Восточной пространственной бригады со всей причитавшейся пространственной бригаде инфраструктурой, включая медицинскую. Вдалеке, по левую руку, вдоль дороги тянулись каменистые предгорья Антиливана, медленно поднимающиеся в сторону совсем уж заснеженной вершины Хермона.
Но Митя думал не о них; он вспоминал освещенный приглушенным солнцем Михайловский сад, пруд с ряской и утками, детей, отправляющих в плавание кораблики из коры под белыми парусами из клетчатых тетрадных листков, Катю, идущую быстрым шагом в сторону ажурных литых ворот на противоположном конце Михайловского сада, рядом со Спасом-на-Крови, себя, окрикивающего ее, смущающегося, лукавящего, делающего вид, что заметил случайно, нагоняющего. Митя обнаружил, что и на себя он смотрит со стороны; он казался себе маленькой фигуркой, утопающей в бескрайних пространствах удаляющейся памяти. А потом, с еще большим удивлением, он понял, что и на себя сегодняшнего, на дороге из Джезина в Мардж-Аюн, смотрит издалека, но не из прошлого, а из какой-то внешней точки, внятно определить которую ему никак не удавалось. Начался спуск в долину Мардж-Аюна, но и гигантская громада Хермона казалась все ближе; подступили городские окраины. «Катя, Катя, Катя», – одними губами беззвучно повторял он.
В Айшие и Мардж-Аюне его все же прогнали по врачам, а заодно немного помотали душу, выясняя, что же произошло и был ли кто-нибудь виноват. Но, как ему показалось, выясняли как-то не совсем всерьез, понимая, что никто не виноват, да по сути и не может быть виноват, что кто-то из них мог ошибиться; вероятно, в чем-то ошибся их командир, как и любой ошибается ежечасно, только здесь любая ошибка могла оказаться смертельной, хотя в большинстве случаев проходила незамеченной; в чем-то так сложились обстоятельства, а в чем-то хезбалоны, напавшие на Суджуд, вероятно, на этот раз просчитали их реакцию лучше, чем они их; и вообще, кто кого первым поймает среди трехметровых кустарников по обоим берегам реки Литани – все это было рулеткой, и бегать за хезбалонами по этим джунглям, как и они за нами, мы можем бесконечно, как, вероятно, здесь бегали еще со времен Гильгамеша. Так он, по крайней мере, рассказал обо всем этом Кате, хотя, может быть, Митя все это придумал, а его собеседники и вправду пытались что-то там такое расследовать, определить ошибки, понять причины и извлечь уроки. Он отвечал машинально, вспоминая лица Цура и Лени, и все еще мысленно повторял «Катя, Катя». Он вел с ней бесконечный и путаный разговор.
Митя попросился назад в Рехан, туда его и отправили; вероятно, в Рехан его и собирались вернуть. Однако оказалось, что там, в Рехане, все обстоит серьезнее и даже работает целая следственная группа; что-то они там такое расследовали, кого-то даже собирались отстранить или наказать; произнесли целую речь о том, что «победа должна оставаться за нами». Все это показалось Мите неуместным и трагическим фарсом. Но в остальном Рехан оставался таким же, каким был раньше, на своем высоком каменистом плато. На востоке все так же были видны припорошенные снегом расходящиеся хребты сирийского Хермона; они казались гораздо ближе, чем из Айшии; еще ближе подступали каменные предгорья. На запад уходили зеленеющие долины и ущелья, слишком часто покрытые густым тяжелым туманом. Дорога на север все так же вела на Суджуд и Джезин; дорога на юг – на Айшию и Мардж-Аюн. Напротив их базы на том же месте стоял Рехан южноливанцев; между холмами был виден острый темный конус горы, на вершине которой находился Суджуд. В небе отчетливо и ясно горели знакомые звезды. Да и они сами занимались все тем же: охраняли базу, патрулировали дорогу, «открывали трассу», при необходимости выдвигались на помощь Суджуду и опорным базам южноливанцев к северу от Рехана по дороге на Джезинский анклав и даже, как и раньше, ходили в засады. Следственная группа вскоре уехала и больше не возвращалась.
Удивительным образом, теперь Митя почти не чувствовал той атмосферы напряжения и постоянной опасности, которую он так остро ощущал с первых же дней своего пребывания в Рехане. Даже необходимость спать не только не раздеваясь, но и не снимая ботинок больше не казалась ему особым бременем или источником тревоги. Просто таков мир; и в этом мире на каменном плато базы Рехан нужно спать не снимая темно-красных ботинок парашютистов. И все же самым удивительным было другое. Он помнил тот день, когда лихорадочно раскладывал свои немногие вещи по шкафам новообретенной комнаты в общежитии, надеясь сделать ее своей; но что-то не сложилось, своей эта комната так и не стала. Вслед за ней были другие комнаты, такие же временные и чужие, как и женщины, которых он туда приводил. Митя так свыкся с этим чувством меняющихся чужих домов, что перестал его замечать. И вдруг он понял, что здесь, в Рехане, где у него почти не было личных вещей, где он спал не снимая ботинок и научился играть в нарды, где погибли его друзья, к нему вернулось это давно забытое, утраченное чувство своего дома. Он смотрел на белый ватный туман, поднимающийся из лесов, долин и ущелий к западу от Рехана, и ему начинало казаться, что туман сейчас развеется, чуть развиднеется, в разрывах тумана появится солнце и станет видно, как медленно и торжественно по реке движется лед, а в серых утренних сумерках мерцают силуэты мостов.
На смену погибших и раненых товарищей прислали новых солдат; они были того же призыва, что и Митя, и были ему смутно знакомы, но все равно казались чужими. Да и вообще, он все меньше разговаривал с окружающими, чаще отшучивался, еще чаще мысленно говорил с самим собой, но оставался сосредоточен, делал все очень основательно, даже внимательнее и осмотрительнее прежнего. Пожалуй, единственным исключением было то, что в свободные минуты он часто выходил посмотреть, бесцельно и беззвучно, на дальние горы на востоке и уходящие на запад холмы и низины. Он все чаще думал о Кате; очень отчетливо, как будто наяву, видел перед собой ее тонкое лицо, ее внимательный,
- Опавшие листья (Короб второй и последний) - Василий Розанов - Русская классическая проза
- Опавшие листья. (Короб второй и последний) - Василий Розанов - Русская классическая проза
- Опавшие листья - Василий Розанов - Русская классическая проза
- Радио молчание - Элис Осман - Русская классическая проза
- Зимний Ветер - Валентин Катаев - Русская классическая проза
- Дом Кёко - Юкио Мисима - Классическая проза / Русская классическая проза
- Я хотел написать книгу, но меня чуть было не съел гигантский паук - Алексей Викторович Серов - Русская классическая проза
- Марина из Алого Рога - Болеслав Маркевич - Русская классическая проза
- Человек рождается дважды. Книга 1 - Виктор Вяткин - Проза
- Так громко, так тихо - Лена Буркова - Русская классическая проза