Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На самом деле, союзники были еще в трех неделях от начала осады. Прохлада русской зимы уже веяла в воздухе, они медленно разбивали лагерь на плато, смотрящее вниз на Севастополь с южной стороны. Несколько дней войска получали снабжение через Балаклаву, узкий пролив, едва заметный с моря, за исключением руин древнего генуэзского форта на вершине скалы[51]. Вскоре стало ясно, что залив был слишком мал, чтобы вместить все парусные суда. Французы передвинули свою базу в Камышовую бухту, которая на самом деле была лучше приспособлена чем Балаклава, так как она была больше и ближе к французскому лагерю у Херсонеса, места, где великий князь Владимир крестил Киевскую Русь в христианство.
1 октября капитан Эрбе взошел на высоты с небольшой группой французских офицеров, чтобы получше рассмотреть Севастополь лежавший от них всего в двух километрах. С полевыми подзорными трубами они смогли «увидеть достаточно много этого знаменитого города, чтобы удовлетворить свое любопытство», писал Эрбе своим родителям на следующий день:
Внизу можно было разглядеть фортификационные работы, на которых большое количество людей, орудовало своими кирками и лопатами; можно было даже увидеть женщин среди работников. В порту я смог четко различить, при помощи моей подзорной трубы, несколько военных кораблей мрачного вида, с белыми парусами по бортам, черным сходням и пушкам торчащим из амбразур. Если русские почтут за удовольствие установить все эти пушки на свои укрепления, то мы можем ожидать прелестную симфонию!{299}.
8. Севастополь осенью
Если бы Эрбе мог посетить Севастополь, как Толстой, в ноябре 1854 года, он бы увидел город в состоянии максимальной готовности и лихорадочной деятельности. В размашистом вступлении к своим «Севастопольским рассказам» Толстой переносит нас туда, в раннее утро, когда город пробуждается к жизни:
На Северной денная деятельность понемногу начинает заменять спокойствие ночи: где прошла смена часовых, побрякивая ружьями; где доктор уже спешит к госпиталю; где солдатик вылез из землянки, моет оледенелой водой загорелое лицо и, оборотясь на зардевшийся восток, быстро крестясь, молится Богу; где высокая тяжелая маджара на верблюдах со скрипом протащилась на кладбище хоронить окровавленных покойников, которыми она чуть не доверху наложена… Вы подходите к пристани — особенный запах каменного угля, навоза, сырости и говядины поражает вас; тысячи разнородных предметов — дрова, мясо, туры, мука, железо и т. п. — кучей лежат около пристани; солдаты разных полков, с мешками и ружьями, без мешков и без ружей, толпятся тут, курят, бранятся, перетаскивают тяжести на пароход, который, дымясь, стоит около помоста; вольные ялики, наполненные всякого рода народом — солдатами, моряками, купцами, женщинами, — причаливают и отчаливают от пристани.
На набережной шумно шевелятся толпы серых солдат, черных матросов и пестрых женщин. Бабы продают булки, русские мужики с самоварами кричат: сбитень[52] горячий, и тут же на первых ступенях валяются заржавевшие ядра, бомбы, картечи и чугунные пушки разных калибров. Немного далее большая площадь, на которой валяются какие-то огромные брусья, пушечные станки, спящие солдаты; стоят лошади, повозки, зеленые орудия и ящики, пехотные козлы; двигаются солдаты, матросы, офицеры, женщины, дети, купцы; ездят телеги с сеном, с кулями и с бочками; кой-где проедут казак и офицер верхом, генерал на дрожках. Направо улица загорожена баррикадой, на которой в амбразурах стоят какие-то маленькие пушки, и около них сидит матрос, покуривая трубочку. Налево красивый дом с римскими цифрами на фронтоне, под которым стоят солдаты и окровавленные носилки, — везде вы видите неприятные следы военного лагеря{300}.
Севастополь был военным городом. Всего его население в 40 000 человек было так или иначе связано с жизнью военно-морской базы, чей гарнизон насчитывал примерно 18 000 человек, и от этого единства Севастополь приобретал свою военную силу. Там были моряки, которые жили со своими семьями со дня основания Севастополя в 1780-х годах. Социально город имел свою особенность: на главных бульварах редко можно было видеть гражданское платье среди военной формы. В Севастополе не было больших музеев, галерей, концертных залов или интеллектуальных сокровищ. Впечатляющие неоклассические здания городского центра все были военными по характеру: адмиралтейство, морская школа, арсенал, гарнизонные казармы, ремонтные мастерские, военные склады, военный госпиталь, офицерская библиотека, одна из самых богатых в Европе. Даже Дворянское собрание («статное здание с римскими цифрами») было превращено в лазарет во время осады.
Город был поделен на две разных части, Северную и Южную стороны, разделенные друг от друга морским заливом и единственное средство связи между двумя частями было по воде. Северная сторона города радикально отличалась от элегантных неоклассических фасадов вокруг военной бухты на Южной стороне. На Северной стороне было мало застроенных улиц, рыбаки и моряки жили там полусельским образом жизни, выращивая овощи и содержа скот при своих домах. На Южной стороне было иное, менее заметное разделение между административным центром на западной стороне военной бухты и морскими доками на восточной стороне, где матросы жили в казармах или со своими семьями в маленьких деревянных домах всего в нескольких метрах от защитных укреплений. Женщины развешивали свое белье на веревках между своими домами и крепостными стенами и бастионами{301}. Подобно Толстому, посетителей Севастополя всегда поражала «странная смесь лагерной и городской жизни, красивого города и грязного бивуака». Евгений Ершов, молодой артиллерийский офицер, прибывший в Севастополь той осенью, был впечатлен тем, как городские жители продолжали жить своей обычной жизнью посреди всего хаоса осады. «Было странно», писал он, «видеть как люди ведут свои обычные жизни — молодая женщина тихо прогуливается со своей коляской, торговцы покупают и продают, дети бегают вокруг и играют на улицах, и в это же время все вокруг них это поле боя и они могут быть убиты в любое время»{302}.
Люди жили как будто не было никакого завтра в недели перед вторжением. Безудержное веселье, пьянство, азартные игры, многие проститутки города работали без перерыва. Союзная высадка оказала отрезвляющий эффект, но среди младших офицеров была высока уверенность, все полагали, что русская армия победит британцев и французов. Они произносили тосты в память 1812 года. «Настроение среди нас подобно сильному возбуждению», вспоминал Михаил Ботанов, молодой мичман, «и мы не боимся врага. Единственный из нас, кто не разделял нашей уверенности, был капитан парохода, который в отличие от нас, часто бывал за границей и любил повторять поговорку “в гневе нет силы”. Дальнейшие события покажут, что он был дальновиден и лучше информирован о реальном состоянии дел,
- AНГЛО-САКСОНСКАЯ ХРОНИКА - АВТОР НЕИЗВЕСТЕН - История
- Другой взгляд на Сталина (Запрещенный Сталин) - Людо Мартенс - История
- Крымская весна. 30 дней, которые потрясли мир - Олег Матвейчев - История
- Аттила. Русь IV и V века - Александр Вельтман - История
- Раннее христианство: страницы истории - Ирина Свенцицкая - История
- История государства Российского. Том II - Николай Карамзин - История
- Загадки древности (Белые пятна в истории цивилизации) - Гарий Бурганский - История
- Крымская война - Е Тарле - История
- Рассказы Геродота о греко-персидских войнах и еще о многом другом - Михаил Гаспаров - История
- Балтийские славяне. От Рерика до Старигарда - Андрей Пауль - История