Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Многие, почти в безумии от происходящего вокруг, или ища укрытия от ужаснейших страданий, закатывались под кровати и глядели оттуда на шокированных наблюдателей. Многие, со сломанными или изувеченными руками и ногами, с обломками костей торчащих наружу через голую плоть, умоляли о помощи, воде, еде, или сострадании, лишенные речи приближением смерти или страшными ранами головы или тела, указывали на место смертельного ранения. Многие, казалось, ушли в себя примирившись с судьбой.
Позы некоторых были настолько отвратительно фантастичны, что наблюдатель цепенел от очарования этого кошмара. Многие тела раздулись до невероятных размеров; и их черты, искаженные масштабом, выступающие из глазниц глаза, почерневшие языки, свесившиеся изо рта, сжатие плотно зубами в смертельной агонии, заставляло вздрагивать и валило с ног{526}.
Вид разрушенного города внушал страх всем кто в него попал. «Севастополь производит страннейшее впечатление, которое можно вообразить», писал барон Бондюран, французский интендант маршалу де Кастелляну 21 сентября.
Мы себе и представить не могли какой эффект вызывает наша артиллерия. Город буквально раскрошен до основания. Не осталось ни одного дома, куда бы не попали наши бомбы. Совсем не осталось крыш, почти все стены были разрушены. Должно быть гарнизон понес огромные потери при такой осаде, когда все наши попадания наносили ущерб. Это неоспоримое свидетельство духа русских, которые продержались так долго и сдались лишь тогда, когда их положение стало невыносимо из-за падения Малахова кургана.
Разрушение было везде. Томас Баззард был впечатлен красотой разрушенного города:
На одной из самых красивых улиц стояло изящное классическое здание, говорят, что это была церковь, из камня, в стиле близком к Парфенону в Афинах. Некоторые колонны были практически разбиты. На входе мы обнаружили бомбу, которая пробила крышу и взорвалась на полу, разрушив все. Было странно смотреть на это, а потом на умиротворяющий сад, примыкавший к церкви, с деревьями в полном цвету{527}.
Для солдат оккупация Севастополя была возможностью пограбить. Французы организовались в грабежах и их подбадривали офицеры, которые тоже занимались грабежами русских домов и отправляли домой награбленные трофеи, будто это было совершенно нормальной частью войны. В письме к своей семье 16 октября лейтенант Вансон составил длинный список сувениров отправленных домой, включая медальон из серебра и золота, фарфоровый сервиз, сабля, снятая с русского офицера. Через несколько недель он написал: «Мы продолжаем грабить Севастополь. Не осталось ничего интересного, но есть одна вещь которую я действительно хочу, хорошее кресло, и я рад сообщить вам, что я нашел такое вчера. У него не хватает ножки и обитого сидения, но его спинка очень красиво вырезана». В сравнении с французами британцев немного сдерживали. 22 сентября Томас Голафи писал своей семье на обратной стороне русского документа. Он говорил о солдатах
забирающих все подряд, что они они могли схватить, и продающих это всем, кто согласен это купить, отдельные великолепные предметы продавались по дешевке, но никто не был готов покупать кроме греков, нам не дают пограбить город, как это делают французы, они могут пойти куда угодно, а перед нами только одна часть города, куда нам позволяют заходить{528}.
Если британцы и уступали французам в мародерстве, то они были далеко впереди по пьянству. Оккупационные войска нашли в Севастополе огромный склад спиртного и британцы, они в особенности, принялись его уничтожать, полагая, что им можно благодаря заработанной таким трудом победе. Пьяные драки, инсубординация и падение дисциплины превратились в главную проблему британского лагеря. Испуганный отчетами о «массовом пьянстве» среди войск, Пэнмюр писал Кодрингтону, предупреждая его о «чрезвычайном физическом риске для вашей армии, который вообще может быть, если это зло не будет быстро остановлено, равно как и позор который ежедневно падает на наш национальный характер». Он призывал уменьшить полевые деньги выплачиваемые солдатам, и использовать во всю силу законы военного времени. С октября по март 4000 человек из британских войск предстали перед военным судом за пьянство; большинство их них получило пятьдесят плетей за проступок, и многие были лишены месячного жалования, но пьянство продолжалось пока не закончились запасы алкоголя и войска не покинули Крым{529}.
Падение Севастополя было встречено ликованием толпами в Лондоне и Париже. На улицах танцевали, пили и пели патриотические гимны. Многие думали, что это означало окончание войны. Захват морской базы и уничтожение царского Черноморского флота было главным пунктом союзного военного плана, по крайней мере, так говорили публике, и теперь цель была достигнута. Но на самом деле, если смотреть по военному, потеря Севастополя это было далеко не поражение для России: для этого были необходимы либо широкомасштабное вторжение для захвата Москвы либо победа на Балтике против Санкт-Петербурга.
Если кто-то из западных лидеров надеялся на то, что захват Севастополя вынудит царя искать мира, они были очень быстро разочарованы. Манифест императора о потере города затронул среди русских нотку неповиновения. 13 сентября Александр переехал в Москву, его въезд в город повторял драматическое появление Александра I в июле 1812 года «народной» столице после вторжения Наполеона, когда ликующие толпы приветствовали его на его пути в Кремль. «Не унывайте, а вспомните 1812 год», писал царь Горчакову, своему главнокомандующему, 14 сентября. «Севастополь не Москва, а Крым — не Россия. Два года после пожара московского победоносные войска наши были в Париже. Мы те же русские, и с нами Бог!»{530}.
Александр искал пути продолжать войну. Поздним сентябрем он составил детальный план для нового балканского наступления в 1856 году: оно перенесет войну на территорию противников России на территории Европы, разжигая партизанские и национальные восстания среди славян и православных. По словам Тютчевой Александр «одергивает каждого, кто говорит о мире». Нессельроде стоял за переговоры о мире и сказал австрийцам, что он бы приветствовал предложения от союзников, если они будут «совместимы с нашей честью». Но в этот момент все разговоры в Санкт-Петербурге и Москвы были за продолжение войны, даже если это все было блефом, для того чтобы вынудить союзников предложить лучшие условия мира России. Царь знал, что французы устали от войны, и что Наполеон предпочел бы мир, как только он достигнет «славной победы»,
- AНГЛО-САКСОНСКАЯ ХРОНИКА - АВТОР НЕИЗВЕСТЕН - История
- Другой взгляд на Сталина (Запрещенный Сталин) - Людо Мартенс - История
- Крымская весна. 30 дней, которые потрясли мир - Олег Матвейчев - История
- Аттила. Русь IV и V века - Александр Вельтман - История
- Раннее христианство: страницы истории - Ирина Свенцицкая - История
- История государства Российского. Том II - Николай Карамзин - История
- Загадки древности (Белые пятна в истории цивилизации) - Гарий Бурганский - История
- Крымская война - Е Тарле - История
- Рассказы Геродота о греко-персидских войнах и еще о многом другом - Михаил Гаспаров - История
- Балтийские славяне. От Рерика до Старигарда - Андрей Пауль - История