Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Может, я и не обратил бы внимания на этого убитого горем мужчину, если бы он не оказался единственным человеком, не считая меня, кто остался на Аллее Ангелов в парке Победы Донецка после завершения траурного митинга, посвященного памяти погибших детей Донбасса в Международный день защиты детей. Я видел, как он пришел в парк задолго до начала мероприятия с трехколесным детским велосипедом под мышкой. Мужчина не присоединился к толпе, а держался особняком: стоял спиной ко всем у основания мемориальной плиты, заставленной в несколько рядов игрушками и букетами, между которыми он пристроил принесенный с собой велосипед. Все время я невольно бросал взгляд в его сторону. И чем дольше наблюдал за ним, тем больнее кололо у меня под ложечкой от щемящего чувства тоски, овладевшей мной; а чуть позже возникла неукротимая потребность непременно, сейчас же, подойти к этому человеку и разделить вместе с ним его горе. Хотя бы молчаливым сочувствием разделить. Хотя бы тем, что я просто постою рядом с ним.
Парк быстро опустел – усиливающийся дождь разогнал людей. Мягкие игрушки намокли: под тяжестью воды плюшевые зверята согнулись и поникли головами. Металлическая арка, сделанная из переплетающихся роз и пулеметных лент, обрамляющая плиту с высеченными на ней фамилиями, именами и возрастом погибших детей плакала тоже: с нее тонкими нитями стекали струйки дождя.
Немного помешкав, я все же решился подойти к скорбящему.
Он даже не шевельнулся, когда я встал рядом с ним. Напротив меня в букет свежих цветов была вложена фотография. Со снимка – как из прошлой жизни – на наш мир смотрел, улыбаясь во весь рот, мальчишка; его задорные голубые глаза, слегка раскосые, сияли жизнерадостностью. Довольное лицо счастливого ребенка, еще вчера живого, невозможно было сопоставить с указанной под фотографией датой рождения мальчика и датой его смерти, между которыми теснился короткий, как дефис, отрезок времени в десять лет. Подобное воспринималось как нечто противоестественное, дикое и чуждое человеческому сознанию – нельзя человеку так мало жить! Мальчик погиб во время артобстрела украинскими военными. Эта трагическая новость о гибели маленького героя недавно облетела весь регион, а вскоре и вся страна узнала о его подвиге. Во время очередного артиллерийского обстрела Донецка вооруженными силами Украины он заслонил собою младшую сестренку и погиб. Девочка, к счастью, выжила, получив незначительные ранения.
«По ком он скорбит?» – гадал я, в который раз перечитывая список из полутораста имен погибших детей: мальчиков и девочек.
Я посмотрел на велосипед – он был здесь единственной не мягкой игрушкой: старый, грязный, с облупившейся голубой краской и проржавелой рамой, с оторванной резиновой накладкой на педали и немного погнутым рулем.
– Кто – ваш? – осмелился спросить я.
Он назвал фамилию. Я пробежался взглядом по списку и нашел имя мальчика шести лет.
– Внук? – решил я уточнить, хотя был уверен, судя по внешнему виду мужика, кем по родству ему приходится мальчик.
– Сын, – глухо ответил мужчина и повторил еще раз: – Сын.
Ответ обескуражил меня; от волнения я сглотнул, посмотрел на него… и знаете, меня пробрала холодная дрожь. Вы когда-нибудь видели молодых стариков? Нет, не тех, шестидесятилетних, спортивных и бодрых, которые выглядят на пятьдесят, а то и на все сорок, потому что следят за собой и ведут здоровый образ жизни. А тридцатилетних парней – ребят, которым злодейка судьба изуродовала не только душу, но и внешность, изрезав глубокими морщинами их лица, превратив в стариков. Такие лица бывают у парней, побывавших в горячих точках, видевших жестокость; у ребят, войной изрезанное сердце которых, пыхтя и кряхтя, но все же еще бьется, предоставляя своему хозяину возможность жить. Пусть и мучаясь от нестерпимой боли, которая ни на секунду не утихает и никакими препаратами не заглушается, – но все-таки жить. Лишь одно лекарство способно унять эту боль, и то временно, – это сладкий нектар отмщения.
Во внешнем облике парня, которому не было и тридцати, все говорило о сильном психологическом потрясении: неухоженная, седая борода, глубокие морщины, сухая и мятая, точно бумага, пожелтевшая кожа. Все печали и горести, гадости и несчастья, что случались в течение его жизни, все негативное, что видели его глаза, – все это разом было отпечатано на лице преждевременно состарившегося молодого человека. Повстречай я его в таком виде где-нибудь в мирном городе, решил бы: это бродяга.
Я отвел глаза.
– Простите.
Это все, что у меня получилось выдавить из себя, – в горле застрял ком.
Мы долго молча стояли, каждый думая о своем. Безмолвие тяготило, и хотелось скорее выйти из этого неуютного состояния, нарушить гнетущую тишину. Но на ум ничего путного не приходило, о чем можно было спросить его в тот момент и в таком месте. Неожиданный порыв желания немедленно уйти оттуда я тут же погасил: это выглядело бы нетактично с моей стороны. К тому же, меня одолевало любопытство – в хорошем смысле слова: я хотел узнать этого человека лучше, услышать от него подробности. Справившись с волнением, я осторожно спросил:
– Как тебя зовут? – и назвал свое имя.
– Семен, – представился он.
– Как это произошло?
Семен посмотрел на меня, и от его взгляда, сухого и безжизненного, мне снова стало нехорошо; никогда раньше я не видел у человека таких пустых, мертвых глаз; люди с такими глазами не боятся смерти; они уже ничего в этой жизни не боятся.
– Зачем? – спросил он.
– Пропитаться хочу, – процедил я сквозь зубы. – Ненавистью хочу пропитаться к ним. Чтоб не раздобреть. Хочу ненавидеть их всегда, всю жизнь. И не дать этой сволочи снова народиться – вот зачем.
Его взгляд изменился: теперь он смотрел на меня как на наивного ребенка, даже едва заметно ухмыльнулся, приподняв уголок рта, – видимо, сомневался, искренне я говорю или просто жалею его, – и, нахмурив брови, отвернулся. Я решил было: разговор не получится. Но спустя минуту он все-таки поведал мне о своем горе. И я не жалею теперь, что тогда подошел к нему. Семену необходимо было чье-то присутствие рядом, какой-то человек, неважно – друг это, знакомый или посторонний, с которым можно было поделиться наболевшим.
– Из области я, из Волновахи. В Донецке оказался в пятнадцатом, через год после майдана. Ну, оказался – это легко сказано. Вернее будет, бежал из родного города, как только его айдаровцы да азовцы, будь они чертями изжарены, под свой
- Генерал из трясины. Судьба и история Андрея Власова. Анатомия предательства - Николай Коняев - О войне
- Десантура-1942. В ледяном аду - Ивакин Алексей Геннадьевич - О войне
- Просто скажи: «Привет!» - Людмила Буторина - Детская проза / Русская классическая проза
- Генерал Власов: Русские и немцы между Гитлером и Сталиным - Сергей Фрёлих - О войне
- Две смерти - Петр Краснов - Русская классическая проза
- Грустная история. Рассказ из сборника «Девичье горе» - Иван Карасёв - Короткие любовные романы / Русская классическая проза
- Блокадный ноктюрн - Алексей Ивакин - О войне
- Смертник Восточного фронта. 1945. Агония III Рейха - Пауль Борн - О войне
- Как один мужик двух французских программистов прокормил - Иван Карасёв - Русская классическая проза / Юмористическая проза
- Аня Кравченко. Из сборника «Месть ласточек. Деревенские рассказы» - Иван Карасёв - Русская классическая проза