Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Физика Галилея объясняет то, что есть, через то, чего нет. Декарт и Ньютон идут еще дальше: их физические теории объясняют то, что есть, через то, чего не может быть; они объясняют реальное через невозможное. Галилей, как мы видели, этого не делает. Не станем ставить ему это в упрек. Действительно, эта невозможность – инерциальное движение по прямой – в каком-то смысле менее невозможна для Ньютона и Декарта, чем для Галилея. Или, если угодно, невозможность этого движения не одинакова, она имеет различную структуру.
Для Ньютона прямолинейное движение брошенного тела невозможно, потому что действие других тел его изменяет, смещает и препятствует ему. Тело могло бы двигаться по прямой, только если бы оно находилось в пустом пространстве. Это условие, конечно же, невыполнимо. Но оно невыполнимо лишь практически. Ибо Бог, на худой конец, вполне мог бы реализовать это условие.
Невозможность инерциального движения у Декарта имеет более глубокие причины. Безусловно, у него, как и у Ньютона, речь идет о своего рода внешней невозможности: тело не может двигаться по прямой линии, потому что другие, окружающие тела мешают ему в этом. Но изолированное тело, по мнению Декарта, невозможно помыслить. Сам Бог не смог бы устранить все препятствия, которые с необходимостью стоят у него на пути. Наконец, у Галилея невозможность и вовсе не внешняя. Если никакое тело не может двигаться по прямой, то это не потому, что оно непременно встречает препятствия или его что-то притягивает и это мешает ему двигаться прямолинейно. Причина того, что оно не движется прямолинейно, заключается в нем самом. Его вес тянет его вниз. И если бы у него вдруг отняли этот вес, его движение не «выправилось» бы, а исчезло вместе с физическим существованием тела.
Таким образом, мы смогли установить, что Галилей не формулировал принципа инерции. Путь, который от строго упорядоченного Космоса средневековой и античной науки ведет к бесконечной Вселенной классической науки, он прошел не до конца. Это дано было сделать лишь Декарту.
Заключение
И тем не менее недаром историческая традиция видит в Галилее отца классической науки, ведь именно в его работе, а не в работе Декарта694 впервые в истории человеческой мысли реализуется идея математической физики и, более того, идея физического математизма.
Таким образом, сложный вопрос, который обсуждается на протяжении всего «Диалога» и который служит подспорьем всех его дальнейших разработок, – вопрос, который еще более важен (несмотря на ограниченность масштабов), чем вопрос о значимости двух астрономических систем, – это вопрос о значении двух типов философии. Ведь разрешение астрономической проблемы зависит от того, как устроена физическая наука, что, в свою очередь, подразумевает предварительное разрешение философской проблемы о природе и структуре этой науки. А это означает, in concreto, что речь идет о том, чтобы выяснить, какова роль математики в построении науки о реальном.
Роль математики в физике – проблема не новая, совсем наоборот: в течение двух тысяч лет она составляла предмет философских размышлений и дискуссий. И Галилей отнюдь не обходит ее стороной. Во времена своих юных, студенческих лет, когда он посещал курс по философии, который читал Франческо Бонамико, он смог узнать, что вопрос о роли и природе математики составляет важнейший предмет споров между Аристотелем и Платоном695.
Несколько лет спустя, по возвращении в Пизу – на этот раз уже в роли преподавателя, – Галилей благодаря своему товарищу и коллеге Джакопо Маццони, автору труда, посвященного взаимоотношениям Платона и Аристотеля, нашел подтверждение тому,
что нет <…> иного вопроса, т. е. разночтения, которое бы давало место для стольких размышлений благородных и прекрасных <…> как этот вопрос: является ли использование математики в естествознании в качестве инструмента доказательства и среднего термина доказательства, уместным или же неуместным; иными словами, дает ли нам это некоторую истину или же, наоборот, это вредно и опасно. Действительно, Платон верил, что математика совершенно пригодна для размышлений о физике. И по этой причине он не раз прибегал к ней для разъяснения физических загадок. Однако Аристотель, кажется, придерживался совершенно противоположного мнения и списывал заблуждения Платона на его любовь к математике696.
Совершенно ясно, что для философского и научного мышления того времени (Бонамико и Маццони, в сущности, лишь выражают общее мнение697) граница между последователями Аристотеля и Платона проступает очень отчетливо: тот, кто считает, что математика обладает высшей ценностью, кто, кроме того, приписывает математическим сущностям действительное значение и главенствующее положение в и для физики, – тот платоник; тот, кто, напротив, считает математику «абстрактной» наукой и, как следствие, приписывает ей меньшее значение, чем наукам – метафизике и физике, – которые занимаются реальностью, кто, в
- Cедьмой уровень - Виктор Михайлович Ковалев - Биографии и Мемуары / Прочая документальная литература / Историческая проза
- Партизанская война - Эрнесто Гевара - Прочая документальная литература
- Русская эмиграция и гражданская война в Испании 1936–1939 гг. - Константин Константинович Семенов - Прочая документальная литература / История
- Жрецы и жертвы Холокоста. Кровавые язвы мировой истории - Станислав Куняев - Прочая документальная литература
- Еврейская Атлантида: тайна потерянных колен - Марк Котлярский - Прочая документальная литература
- Дети индиго. Кто управляет планетой - Геннадий Белимов - Прочая документальная литература
- Главный процесс человечества. Репортаж из прошлого. Обращение к будущему - Александр Звягинцев - Прочая документальная литература
- Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940—1980-е) - Коллектив авторов - Прочая документальная литература
- История одного преступления - Виктор Гюго - Прочая документальная литература
- Женский портрет в тюремном интерьере - Татьяна Щипкова - Прочая документальная литература